Одна ночь меняет все
Шрифт:
– Тогда совсем не понимаю, что ты забыла здесь.
Очень медленно, совсем не торопясь с ответом, она подцепила вилкой кусочек лазаньи.
– Может быть, мне не хотелось идти по подготовленной моей матерью дороге, не уверена, что хочу писать или быть искусствоведом или ещё кем-то из той же области, - пожала она плечами и отложила вилку.
Кажется, у неё также не было аппетита, как и у меня, хотя еда, приготовленная мамой, как всегда, была великолепной. Сейчас только наши отцы – да и Ник заодно – отдавали дань её кулинарному таланту.
–
– Я не знаю, чего хочу.
Кажется, ответ был действительно искренним, это не было похоже на «отвяжись».
– О, две творческие личности, как мило! – полушёпотом воскликнула Розалин и захлопала ресницами.
Её реплика была больше адресована улыбающемуся Нику, чем присутствующим за столом. А кислая мина на лице указывала на то, что не всё так мило, как было упомянуто.
– А у тебя-то какие цели в жизни? Солярий и диета? – поддел я, взглядом указывая на её девственно-чистую тарелку, на которой не побывал даже лист салата, и стакан минеральной воды.
– Да, - кивнула она, затем посмотрела на Райли и подмигнула ей. – Всегда соглашайся с парнями, лучше не спорить, какую бы ахинею они не несли.
Ник громко рассмеялся, обнял Розалин за плечи и поцеловал в висок, меня аж всего скривило от этих показных нежностей. А братец просто улыбнулся шире и подмигнул мне, затем взглядом указал на Райли – мол, действуй, неудачник, – и покрепче приобнял подружку.
Да что он понимает?! Совсем ничего. Ничего! Но почему же так заныли ладони, и на сердце вдруг сделалось тяжело? Мне хотелось сжать Райли в своих объятьях, насколько я помнил, она идеально умещалась у меня под боком… и подо мной…
Хотелось закрыть глаза и побиться лбом о столешницу, просто чтобы не думать, не вспоминать, не фантазировать о губах, которые я целовал всего несколько дней назад.
И потом… какого чёрта она ответила мне тогда?
Скомкав салфетку, я уже был готов вскочить из-за стола, когда спокойный голос матери остановил меня.
– Эйван, Грэм упомянул, что Райли пишет. Вы посещаете один и тот же художественный класс?
– Да, - коротко бросил я и покосился на Райли.
– Талант у неё от матери, - произнёс шеф Пейдж, а его дочь вся сжалась, как если бы желала сделаться совсем незаметной или оказаться где-то в другом месте. – Жаль, Андре забросила живопись.
– А чем она занимается? – поинтересовалась мама.
– У неё своя галерея в Майами. Теперь довольно крупная, так ведь, Райли?
– Так, - тихо подтвердила его дочь.
– Галерея? – оживился отец. – Возможно, она знает мою троюродную сестру, Элину. Она та ещё искательница юных дарований. Работы её подопечных весьма успешно размещаются в различных выставочных залах штата. Хотя, кто знает, может, и по всей стране. Что скажешь, Эйван?
– Даже за её пределами, - хмуро ответил я, вспоминая наше с Лорой путешествие на континент. – Кое-какие «питомцы» Элины добрались и до Европы.
– Кстати, у неё идея фикс – сделать из Эйвана художника, -
Шесть пар глаз уставились на меня. Или нет, только пять, Райли смотрела в свою тарелку, снова схватившись за вилку, как за спасательный круг или средство самообороны.
И будто меня уже мало обсудили, мамуля, образно говоря, подкинула дров в затухающий костёр.
– Я обожаю некоторые картины Эйвана, он удачно ловит момент; изображение, будто в динамике какой-то, живёт своей жизнью. А ещё он большое внимание уделяет деталям. Даже не знаю, как это описать. Просто надо раз посмотреть.
– Так значит, Эйван бывал в Майами? – Кажется, из всего сказанного шеф Пейдж уловил только эту информацию.
Встретившись с его тяжёлым, задумчивым взглядом, я замер: ему что-то известно? Райли рядом со мной почти не дышала. Её лицо было скрыто от моих глаз тёмной массой волос, она отворачивалась, не желая смотреть в мою сторону.
Нет, исключено. Не могу представить Райли, рассказывающую отцу о своём небольшом летнем приключении.
Или всё же могу?
Нет. Скорее, нет. Тяжело сглотнув, я попытался сосредоточиться на разговоре за столом. Шеф Пейдж начал меня изрядно напрягать.
Кажется, родители продолжали петь мне дифирамбы, я чувствовал, как закипаю всё сильнее и сильнее с каждым произнесённым ими словом.
– Особенно ярко ему удаются портреты, - заключила мама. – Вы бы видели, как он меня в том году написал. К сожалению, не могу показать. Этот портрет висит у Стэнфорда на работе, да, милый?
Райли рядом со мной вздрогнула и украдкой взглянула на меня. Сжав челюсти посильнее, чтобы не сказать что-нибудь не совсем приличное (а то это грозило разбить мой образ идеального сына в глазах гостей), я вызывающе посмотрел на Райли.
– Что? – зло шепнул я, раздражаясь на родителей, которым почему-то вздумалось нахваливать меня, как будто я нуждался в дополнительной рекламе перед этим семейством.
Или перед Розалин, которая в настоящий момент картинно закатывала глаза, изображая непомерный восторг. Ник давился от сдерживаемого смеха, кажется, по-своему наслаждаясь моим неудобством.
Райли поджала губы и отвернулась.
– Ничего, - промямлила она.
– Прости, я не расслышал, - наклонился я чуть ниже, желая позлить её (не всё же счастье сегодня мне!), и уловил тонкий аромат её фруктового шампуня и ещё чего-то лёгкого, немного цветочного.
Давно позабытые, но уже знакомые запахи ворвались в мою голову, пробуждая память. Не зря говорят: ароматы – самые сильные «якоря», они, как и музыка, способны моментально отбросить в прошлое, пусть даже ты порядком подзабыл детали, слова, действия, но эмоции нахлынут на тебя, поглотят, укроют с головой, погружая в себя, заставляя переживать вновь и вновь преданные забвению ощущения.