Одна ночь
Шрифт:
Ему стало и неловко, и хорошо. Таким бесконечным доверием к жизни, к людям веяло от девушки, от ее свежего личика, от бесцеремонных взглядов, что Хребтову она показалась существом из нового, незнакомого ему мира. Он опустил голову, постарался заняться прерванными мыслями, но они как-то плохо шли на ум, и через минуту он поймал себя в том, что снова глядит на нее.
Конка между тем тряслась, дребезжала всеми своими окнами и шла дальше. То одна, то другая из компании барышень вставала, поспешно целовала подруг и исчезала на площадке. Когда доехали до Плющихи, в вагоне оставалась
Лишившись возможности разговаривать, она, видимо, заскучала; раскрыла папку с нотами, бывшую в руках, что-то там посмотрела, потом захлопнула папку, невнимательным взглядом скользнула по вагону, заметила, что профессор на нее смотрит, и опять ему улыбнулась.
Затем, считая, вероятно, обмен взглядов за достаточное вступление к знакомству, сказала:
– Какая отвратительная погода!
Хребтов, которого дети боялись, а женщины избегали, сначала растерялся, а потом с жаром ответил:
– О да, ужасная! – Хотел еще что-нибудь добавить, но не знал, что сказать, и осекся.
Она засмеялась своим светлым, серебристым смехом; вероятно, ей показалось забавным выражение, с каким профессор сказал свои слова. Потом сделалась очень серьезною и важно спросила:
– Ведь вы профессор Хребтов? Правда? – и, получивши подтверждение, добавила: – Я очень рада, что увидала вас. Про вас так много приходится читать и слышать. Я первый раз в жизни вижу знаменитость!
И, отдавши своей минутной серьезностью дань его научным заслугам, снова начала улыбаться, потому что улыбка была естественным выражением ее лица.
Хребтов кое-как поблагодарил ее за комплимент, потом они перекинулись еще несколькими фразами и наконец простились добрыми друзьями, когда доехали до Девичьего поля.
– Меня зовут Надежда Александровна Крестовская, – сказала она, первая подавая профессору руку. Затем взяла свои ноты, легко соскочила с площадки и быстро пошла по тротуару.
Походка профессора была, наоборот, особенно медленна, так что, прежде чем скрыться в свою берлогу, он успел заметить, в какой дом она вошла.
Конец дня ученый провел неспокойно. Во-первых, работа у него не ладилась, во-вторых, домашняя обстановка казалась противной, надоевшей, невыносимой, в-третьих, он много думал про свою новую знакомую.
Никогда еще ему не приходилось сталкиваться с существом до такой степени противоположным его характеру, настроению, даже его взглядам на жизнь.
Ее искренность непосредственности и приветливость существа, видавшего в жизни только хорошее, казались настоящим чудом ему, старому медведю, всех подозревавшему в дурных намерениях, не доверявшему ни одному человеку.
– Девчонка, глупый ребенок, – бормотал он, пожимая плечами, между тем как на фоне пыльной, унылой лаборатории перед ним неотступно стояло хорошенькое, смеющееся полудетское личико с капризными золотистыми кудрями.
Это личико не выходило у него из головы до самого вечера, а когда он лег спать и потушил свечку, оно еще яснее стало представляться в темноте, так что профессор долго не спал, ворочался с боку на бок и напрасно старался занять свои мысли чумными бациллами.
Проснулся
Целых два дня прошло у него в мыслях о Надежде Александровне и в досаде на себя. На третий ему удалось успокоиться, почти позабыть свою встречу, а на четвертый он опять увидал Крестовскую, возвращаясь из университета, в тот же час, в той же конке.
Обрадовался при этом ужасно. На него так и пахнуло теплом и весельем от ее милой фигурки; однако не знал, здороваться или нет. Она сама разрешила этот вопрос, пожавши ему руку, как старому знакомому.
После этого они проговорили очень весело и непринужденно от Арбатских ворот до Девичьего поля.
Я не знаю учреждения, более способствующего внезапным знакомствам и сближению, чем московские конки. Идут они медленно, с надрывающим душу звоном и дребезжанием. Концы в них приходится проезжать огромные, то взбираясь на знаменитые московские горы, то спускаясь с них, то мчась изо всех сил, когда к обычной паре лошадей пристегнут еще тройку, то подвигаясь черепашьим ходом, когда пара одров и сонный кучер оказываются предоставленными самим себе.
Вот сидишь, трясешься, читаешь от нечего делать объявления, усеивающие потолок, и скучаешь, отчаянно скучаешь. Скука, как известно, служит главным фактором общественности в современном мире, а москвичи, вообще говоря, охотники поговорить. Поэтому кончаешь всегда тем, что найдешь себе собеседника по сердцу, с которым пускаешься в разговоры с той непринужденностью, которую вызывает мысль, что, наверное, никогда больше не встретишь сегодняшнего компаньона.
Мне приходилось выслушивать в московской конке целые исповеди от незнакомых людей, соболезновать, давать советы. Однажды был даже случай, что во время переезда от Кудринской площади до Сухаревой башни я уговорил жениться одного молодого человека, который перед этим колебался целых полгода.
Неудивительно поэтому, что Хребтов узнал в конке все подробности жизни Надежды Александровны, этой простой, светлой жизни, богатой только мечтами.
Он узнал, что она учится в консерватории и скоро кончает курс.
Узнал, что голос у нее хорош, но для оперы, пожалуй, слаб.
Узнал (и на это обратил особенное внимание), что она каждый день в четыре часа едет по конке на Девичье поле, возвращаясь из консерватории к замужней сестре, у которой живет.
Кроме того, ему стало известно, что Надежда Александровна очень веселая, что у нее много подруг, что в доме ее сестры собирается много гостей, главным образом молодежи и притом студентов.
Последнее его слегка огорчило. Он так и представил себе фигуру студента-белоподкладочника, который, крутя усы и выпячивая грудь, вертится около этой славной барышни. Неприятная картина! Но облако скоро рассеялось, потому что ее резвая болтовня требовала напряженного внимания, а следя за нею внимательно, нельзя было не поддаться обаянию светлых глаз, красивого личика, свежего рта с жемчужными зубами.