Одна за всех и все за одну
Шрифт:
Леса у нас не очень густые, рай для грибников, а из дичи разве что кабаны, да и то не везде, за ними еще надо побегать. Я слышала в отдалении шум дороги, и очень надеялась, что это не в моих ушах шумит, а где-то рядом находится трасса. Не знаю, сколько времени прошло. Казалось, что это испытание длится вечность, но, наконец, я вышла к проезжей части. Ног я уже не чувствовала, как и пальцев на ногах. Платье выглядело как тряпка, а я – как чудище лесное с дырками на коленках. Волосы превратились в гнездо с листьями и иголками. Я вся была испачкана в собственной
И мне опять повезло. Навстречу ехал рейсовый автобус, набитый под завязку людьми из близлежащего посёлка. Я поднялась и изо всех сил начала размахивать руками. Водитель резко затормозил и с криками выбежал из кабины. Вот тут силы окончательно меня покинули, и я осела ему прямо под ноги и зарыдала. Вот только слез не было, сплошной хриплый вой вырывался из моей груди.
Кто-то из пассажиров выбежал следом за водителем. Меня подхватили на руки и занесли в салон. Несмотря на то что автобус был полон, вокруг меня образовалось пространство. Какая-то женщина вызывала скорую и милицию к конечному пункту следования, а бабулька рядом начала причитать, что алкоголь до добра не доводит. Надо мной зашумели и загалдели люди. Автобус поехал.
Честно, я плохо помню, что было дальше. Помню, как пыталась объяснить, что пропала Света. Меня очень тошнило, и не было сил на разговоры, рот заливало слюной и желчью, горло жгло. Но я отчаянно боролась в попытке рассказать, что произошло. Меня не слушали.
Наконец я оказалась в больнице, где мелькали, мелькали лица людей. Какой-то бесконечный хоровод вокруг, а меня как будто не существует. Потом пришёл врач и все закончилось.
Свету нашли через шесть часов, группы прочесывали лес, пока не удалось найти то место, куда нас привез таксист. Подруга была мертва.
Нет. Она была не просто мертва, ее тело обнаружили висевшим на дереве. Вернее, то, что осталось от ее тела. Истерзанная плоть. Более сорока порезов. Убийца отрезал моей подруге уши и подвесил ей на шею. Это было не просто убийство, а какое-то жестокое дьявольское надругательство.
Подробности я узнала позже, от следователя. Он приходил навестить меня в больницу, чтобы собрать показания. Или как там это называется? Конечно, он говорил сухо и по делу. Но каждое его слово взрывалось в моей голове. И стучало: «она мертва, мертва, мертва»…
Я была вне себя от ужаса. Но еще больше я умирала от чувства стыда. Это я ее бросила, бросила свою подругу, одну, на растерзание зверю.
Следователь – не помню его имени – видел мое состояние. И он меня жалел, я чувствовала это. Он даже погладил меня по руке в попытке утешить. Но я лишь отдернула руку, потому что никакие слова не могли вернуть потерянное. Я предала свою подругу. Я бросила ее.
– Вы понимаете, что если бы не убежали, у нас было бы два трупа? И еще неизвестно, что он проделал бы с вами. Вы поступили правильно.
Правильно.
Что бы он ни говорил, моя жизнь навсегда разделилась на части. И новая, сегодняшняя моя часть, жить больше не хотела, в отличие от той славной части, что бегала по лесу вчера и зарывала себя в листья.
При одной только мысли о том, что я могла помешать уроду, могла огреть его каким-нибудь камнем, могла бы сесть за руль и поехать за помощью… да что угодно сделать могла! Но ничего не сделала. Ничего. Я убежала.
Мне хотелось выть. И я выла, сотрясая больничные стены.
По словам моего врача, отделалась я не очень легко. Серьезное сотрясение мозга с образованием отека вынуждало соблюдать постельный режим. Двухсторонняя пневмония отбирала последние силы. Несколько переломанных пальцев на ногах, и только.
Но я была рада и этим увечьям. Какой-то внутренний мазохист получал удовольствие от страданий. А голос сердца шептал: ты жива, а Света нет. Меня устроили в платную палату с полным уходом. Какое-то время за дверью даже сидел охранник. Меня считали важным свидетелем ровно до тех пор, пока не поняли, что я вообще ничего не помню.
Меня приходили навестить девчонки. Маша и Роза выглядели подавленными. Они успокаивали, утешали меня. Но в глаза не смотрели. И я знала почему. И они знали.
Ко мне приходил Павел. Сидел возле меня и держал за руку. Серьезный такой, грустный. И некрасивый. Я всегда выбирала некрасивых и умных мужчин. Павел был таким: рано полысевший, невысокий, но очень и очень умный. Он что-то говорил мне, рассказывал. А я молчала. Не знала, что могу ему сказать. Он пытался меня подбодрить, а я попросила его уйти. Перед тем как покинуть палату, он посмотрел на меня и почему-то отрешенно сказал: «Не надо было тебе туда ездить. Все эти тусовки, вот они чем заканчиваются». Я смотрела и не могла понять – он ли это говорит или моя мама?
Родительница, кстати, была не в курсе моих приключений, потому что устраивала свою личную жизнь за пределами доступного роуминга. И это, пожалуй, единственное, что меня по-настоящему радовало. Ее присутствия здесь я бы точно не вынесла.
Через день после похорон Светки пришел Сергей. Я не ожидала его увидеть и не знала, что ему сказать. Просто лежала молча и тихо плакала, слушала его монолог. Он очень постарел и как-то осунулся. От его мужественности, самоуверенности и красоты мало что осталось. Сплошная печаль.
– Ты же знаешь, как она хотела замуж. Мы долго к этому шли. Сам не знаю, что меня останавливало. Дела, дела. Ее хоронили в свадебном платье в закрытом гробу. Мы не успели. Я не успел, я… – он не договорил и начал тереть лицо, прогоняя слезы, но его голос выдавал всю горечь.
Я просто выла, не было сил сдерживаться.
– Она очень любила тебя. Она всегда говорила о тебе с восторгом. О том, какая ты умная, не такая как все. Какая смелая. Вась. Я тебя ненавижу. Ненавижу тебя, потому что не понимаю. Ты должна была ее спасти. Должна. Она бы тебя не бросила никогда, – сказал он, встал и вышел из палаты.