Одна женщина, один мужчина (сборник)

Абгарян Наринэ Юрьевна

А вечером он царапал ключом на лавочке — «Маша». И на поручне возле магазина — «Маша». И на задней стенке тира — «Маша».

Он доставал языком до носа и думал, что Марина в него влюблена. А она думала, какой же он дурак, господи боже мой! И зачем ей всё это надо?

А ещё он позвал её в кино однажды. И отгладил стрелки на выходных брюках.

И купил билеты. И, наверное, сладких петушков на палочке или стакан малины (почему-то ей казалось, что именно

так всё и должно с ним происходить) …

Но Марина об этом не узнала, потому что она не пошла. Она забыла.

Костик ждал-ждал, ел малину, наверное, ел петушков, билеты рвал на мелкие кусочки.

Потом стоял в темноте у калитки и свистел, свистел…

— Ну выйди уже! Свистит же, ну! — говорила мама.

— Меня нет! Скажи, что меня нет…

А потом Марине становилось скучно, и она окликала его через забор, как ни в чём не бывало.

И он радовался, этот Костик, и вёл её к реке, и покупал мороженое.

А потом как-то поехал в город и купил фотоаппарат. И сразу прибежал к Марине, и снимал её весь день, весь день, весь день. А она кривлялась, показывала ему язык, говорила, что он не умеет, что неправильно, что глупый…

И она к нему привыкала понемногу, к этому Костику.

И однажды даже подумала, что надо бы его поцеловать уже разок. Ну и вообще, как-то надо уже… И как маленькая, тренировалась у зеркала запрокидывать голову эффектно, чтобы волосы развевались. И думала, как красивее, если поднимать одну ножку (так «ах», как в кино) или не поднимать?

«Господи, что за глупость? Что я делаю? — спохватывалась она и отворачивалась от зеркала. — Взрослая женщина, а веду себя…»

А назавтра Марина накрасила ногти красным лаком и пошла к Костику в мастерскую.

Идёт-идёт себе мимо магазина — дети играют в догонялки.

Идёт-идёт мимо кинотеатра — мальчишки толпятся, ждут кого-то.

Идёт-идёт мимо тира — парочка на ступеньках целуется…

Парочка целуется… Костик с какой-то белобрысой… Не может быть!

Её Костик! С какой-то чужой белобрысой!

И она заворачивает за угол, прилипает спиной к стенке и не может дышать.

И слёзы катятся, и злость такая, и обида, и страх, и совсем не может дышать.

И она так минут тридцать стояла.

А потом ничего. Постояла и пошла себе домой.

Шла и думала: для того чтобы понять невозможное, оказывается, достаточно тридцати минут.

Пришла домой и говорит:

— Мам, а пойдём чистить орехи, а?

А мама отвечает:

— Да там уж и чистить-то нечего, боже ж мой! Мы же только вчера с тобой…

— А пойдём всё равно.

И вечером Марина смывает с рук ореховый жёлто-коричневый сок. Вместе с красным лаком смывает, вместе

с тиром, с кино, с мороженым, с Костиком этим, с его вечным свистом, вместе с этим уходящим летом и со своим дурацким прошлым. И у неё понемногу светлеет на душе. И она плачет легко, как в детстве. И совсем не потому, что плохо, а потому что хорошо. Как хорошо-то, Господи, как хорошо…

А не пошли бы вы…

Два раза в неделю Семён Янович звонит бывшей жене и справляется о её самочувствии.

Разговоры их не очень разнообразны.

— Как твоё самочувствие, Раечка? — спрашивает Семён Янович.

— Хорошо, Сёма. У меня всё хорошо, — неизменно отвечает Раечка.

— Как на работе? Как вообще?

Под «вообще» Семён Янович подразумевает нового Раечкиного мужа Аркадия.

Учитывая, что этот брак длится третий год, муж не такой уж и новый. Хотя Семён Янович до сих пор считает развод каким-то недоразумением.

Аркадий на пару лет младше Раечки и ощутимо младше своего предшественника. Он также ощутимо успешнее, здоровее и, чего уж скрывать, темпераментнее.

А Раечка — женщина видная. Семён Янович долго её добивался в своё время. Его покойная мама всегда говорила: «Сёма, чем труднее женщину завоевать, тем дороже победа».

— У нас с Аркашей всё в порядке, Сёма, — говорит Раечка. — Спасибо, что позвонил. Береги себя, — добавляет Раечка и кладёт трубку.

— А не пошла бы ты, Раечка! — в сердцах говорит Семён Янович и идёт курить на балкон.

С тех пор как у него разыгралась язва, он старается меньше курить и завтракает исключительно овсянкой.

— А что, у нас сегодня среда уже? — спрашивает Аркадий, выходя из ванной.

Он ловко перебрасывает полотенце с одного плеча на другое, хлопает Раечку по попе и садится к столу.

— Ну ты же слышал, — смущённо улыбается Раечка и ставит чайник.

Она не любит, когда Аркаша обращается с ней, как с секретаршей. Но так уж повелось с самого начала. Сразу не пресекла, теперь чего уж. Сразу даже нравилось.

— По Яновичу твоему можно календарь сверять, — говорит Аркадий с сарказмом. — Эх, мается мужик!

— Мается, — вздыхает Раечка. — Я тут подумала… Может, мы его в гости пригласим?

— Рая! Ну, ёлы-палы! — Аркадий встаёт из-за стола. — Да он и так звонит сюда чаще, чем твоя мама! Может, мы его вообще усыновим?

Раечка открывает кран и начинает тщательно отмывать сковородку.

— А что? Давай! Давай его усыновим! — не унимается Аркадий, размахивая полотенцем. — Ты будешь его жалеть, варить ему овсянку! Я буду покупать ему газеты, слушать истории про его болячки! Давай, чего!