Одна жизнь — два мира
Шрифт:
Во многих домах, как и у нас, из строя вышла вся отопительная система — полопались все отопительные батареи. Чтобы взяться за ремонт, нужно было ждать весны. Топлива также не было. Наш дом, как и все остальные дома, не отапливался еще два года. И единственное место, где можно было погреться, была кухня (газ в Москве во время войны не отключался никогда). Во всех остальных комнатах было так же холодно, как на дворе, если не хуже.
И все равно, я каждый раз с бьющимся от радости сердцем возвращалась с работы домой. Кухня была небольшая, и я до сих пор забыть не могу, какой ужас охватил меня, когда, вернувшись
Ко мне на работе (это был номерной завод) подошел один военный и грустно сказал:
— Новый год, а так не хочется встречать его в казарме.
И я, недолго думая, предложила:
— Вот что ребята, я могу вас пригласить к нам, но предупреждаю, квартира не отапливается, будем сидеть в пальто.
Все с радостью согласились, и кто-то из них накануне Нового года на велосипеде даже елку притащил.
А 31 декабря нам принесли давно заказанную буржуйку и установили ее в детской спальне. Но для нее надо было достать еще дрова. За это взялся наш сосед, которому в наше отсутствие дали ордер на нашу квартиру и которому, кстати, так же как и нам вернули его квартиру напротив нашей. Вот он и получил ордер на один кубометр дров пополам с нами. И эти дрова надо было тащить на каких-то детских салазках черт знает откуда, с какого-то склада где-то далеко, за Чернышевскими казармами.
Здесь мы на наши саночки погрузили толстые, метровой длины, промозгшие насквозь бревна, которые с трудом можно было обхватить вдвоем. Одно бревно упало мне на руку, сломало кольцо, которое так глубоко врезалось в мой палец, что мне нужно было разжать его зубами, чтобы стащить. А когда мы с трудом тронули с места салазки, я поскользнулась и не упала, а грохнулась на землю с такой силой, что мне показалось, что у меня просто отнялись ноги. Но это было не все, эти бревна надо было еще затащить без лифта по лестнице, на шестой этаж, распилить, разрубить на мелкие щепки и затопить нашу буржуйку, что мы и сделали. Откуда только силы брались.
Трубу от буржуйки выставили в форточку, и я радостно затопила ее, чтобы согреть комнату до прихода наших гостей. А их уже набралось, ни много ни мало, человек 20.
Было уже темно, кто-то вдруг постучал к нам в дверь. И я с перепугу, что, может быть, при полном затемнении на дворе из нашей форточки в трубу снаружи видно пламя, в панике бросила на раскаленную до красна печку мокрую тряпку, которая была у меня в руках. От горящей тряпки комната наполнилась черным удушливым дымом. Надо было скорее гасить печь, открывать окна, чтобы проветрить комнату, а гости должны были вот-вот уже прийти.
Среди наших гостей было также несколько человек, только что вывезенных из блокадного Ленинграда по ладожской ледяной Дороге Жизни. Их воспоминания были не просто грустные, тяжелые, а страшные. Но настолько свежие, что им было трудно удержаться от воспоминаний о них.
Одна молодая женщина, жена полковника, рассказала, как при эвакуации, где-то в Финском заливе на ее глазах утонули ее муж и дочь. Другая рассказала, как в Ленинграде их поместили в одной комнате, где уже было несколько семейств,
И однажды, когда она вернулась с работы, открывая дверь, — рассказывала Лидия Семеновна, — что-то откатилось от двери в темноте. Она не видела, что это было. Но когда вошла в дом, она поняла все. На печке варилось мясо.
— Я выбежала из дому и ночевала в чужих холодных квартирах, и до сих пор стараюсь, но никак не могу освободиться от этого ужаса.
Это было то время, когда полуозверевшие от голода люди отрезали куски мяса от замерзших трупов, которые ни у кого не было сил убрать и похоронить. Семьи прятали трупы умерших членов семьи из боязни лишиться того кусочка хлеба, который полагался покойнику.
Среди наших гостей были и военные, только что вернувшиеся на короткую побывку прямо с передовых позиций фронта. Все были молодые, но успевшие за свою короткую жизнь пережить и повидать такое, что никому даже в страшном сне не могло привидеться.
И поэтому в этой холодной, пропахшей дымом и всем казавшейся такой уютной комнате при мысли, что еще один страшный 1942 год уже позади и что все мы еще живы, мы встретили 1943 год так приятно и весело.
Никогда больше в жизни я не встречала Новый год с таким чувством, даже в самых роскошных хоромах. Очень скоро многих из тех, с кем мы встречали 1943 год, в живых тоже не осталось.
Битва за Сталинград
А в это время с 17 июля 1942 года и до 2 февраля 1943 года шли страшные, кровавые оборонительные бои за Сталинград.
Наши войска, прижатые к берегу многоводной Волги, окруженные немецкими войсками и запертые внутри города, оказались в очень тяжелом положении. Вывозились только тяжело раненые, и то с трудом. Легко раненые бились до смерти. В огне, в грохоте, в дыму, захлебываясь в потоках своей собственной крови, они бились до последнего вздоха.
«Сталинград в огне» — это мало что говорит. Горел не только город, горела объятая пламенем Волга. Горела нефть, которая толстым слоем растекалась по Волге из разбомбленных барж из Баку (туда и рвались немцы). Сталинград в адском, несмолкаемом ни на минуту грохоте снарядов, превративших город длиной в пятьдесят километров в обгоревшую кучу развалин, где ночью было светло, как днем, от огня и пожарищ, а днем темно, как ночью, от разрыва снарядов, от дыма, копоти и пыли. Сталинград в потоках человеческой крови, заваленный сотнями тысяч человеческих тел, где битвы шли врукопашную за каждый этаж, за каждую комнату. Сколько тысяч человеческих жизней стоил Сталинград России, точно не знает никто.
Это почти слово в слово, что рассказал нам прибывший только что из Сталинграда в Москву военный из командно-политического состава армии Рокоссовского.
— Что делается в Сталинграде — невозможно описать, кошмар… Он завален трупами, из трупов строят баррикады, ими заграждают проезды. Где нужно расчистить хотя бы небольшой участок, трупы наших и немецких солдат складывают вместе в штабеля, поливают горючим и сжигают.
— Ведь это ужасно.
— Да, но дальше, — сказал он, — отступать нам было некуда, за нами была Волга.