Однажды играли
Шрифт:
На дворе появился Пашка Шаклин и позвал нас в цирковой сквер погонять только что отремонтированный футбольный мяч.
– Пойдешь? – спросил я Темчика.
– Если можно...
– А почему нельзя-то!
15. 04. 97
Я так увлекся пересказом своей несостоявшейся повести, что забыл писать о событиях нынешних дней...
Хотя о чем писать? Самое хорошее – то, что вчера вечером вдруг позвонил Володя Дмитриев – десятилетний человек из “Каравеллы”. У нас с ним дружеское взаимопонимание, потому что я очень люблю писать книжки, а он очень любит
– Почему вы не приходите в отряд?
Я сослался на остеохондроз (оставив в стороне ряд других причин, в том числе и некоторые расхождения с нынешним взрослым руководством отряда). Володя сказал, что его папа – врач и, наверное, может помочь. Я обещал при случае воспользоваться этой помощью. Потом пообещал, что поправлюсь и позову Вову в гости.
А еще у него есть младший брат Митя, с ним я тоже знаком. Мне кажется, оба брата – очень славные люди. Может быть, вроде Темчика, о котором я пишу...
“Однажды играли...”
А Темчик постепенно входил в нашу компанию.
В первый день знакомства оказалось, что в футбол он играет совсем не так скверно, как можно было ожидать. Без блеска, конечно, но все-таки “на уровне”. По крайней мере, для его роста и возраста...
А главное, был он в игре неутомим и старателен. И не плакса. Даже не морщился, когда Валерка Сизов заклеивал ему помусоленными листьями подорожника оба сбитых колена...
И при этом он оставался Темчиком из Москвы, с его “акающим” произношением. Воспитанным мальчиком, который ни разу не произнес нехорошего слова. И еще: около девяти вечера он всегда выключался из игры и спешил домой.
– Понимаете, я маме обещал...
Над ним посмеивались, но, надо сказать, не очень.
Зоя Корнеевна не мешала вживанию Темчика в нашу уличную среду. Видимо, понимала, что мы, хотя и обормоты, но вовсе не шпана, а обыкновенные пацаны – со своим кодексом ребячьей жизни. Кстати, довольно справедливым. Внешне Темчик скоро почти перестал отличаться от нас. Только вот с панамкой не расставался. Но к этому быстро привыкли. Иногда его даже так и звали: Панамчик. Но чаще просто Темчик...
Случалось, он даже бегал босиком. Но рубашка или майка на нем всегда были чистенькими.
Однажды Зоя Корнеевна зашла на наш двор, где мы из гнилых листов фанеры, обломков кирпичей и старой бочки строили крепость. И разговорилась с соседками – она не чуралась общения с местным населением. Темчика, который подошел к маме, она ласково притянула к себе.
Таисия Тихоновна, которая была тут как тут, заметила, что “у вас очень славный мальчик, но не боитесь ли вы, что он попадет под дурное влияние?”
– Ну, какое здесь влияние, – усмехнулась Зоя Корнеевна. – Дети как дети. И Тема такой же... – Она еще ласковее прижала его к своему пестрому платью, и он не стеснялся, не упрямился. – К тому же, он всегда знает, что можно, а что нельзя... И помнит простое правило: любой мальчик может бегать с перепачканными коленками и синяками, лишь бы воротничок был чистый... – И поправила воротник желтой рубашечки на
Здесь же, на крыльце, во время разговора покуривал дядя Боря, который часто был для меня чем-то вроде зеркала. Я посмотрел на него и виновато повертел шеей. Воротник моей ковбойки, увы, не отличался чистотой.
Дядя Боря усмехнулся и философски изрек:
– Что там воротничок. Была бы совесть чистая...
Я тихо засопел. Совесть моя была не чище воротничка. И случай с мундштуком для горна был на ней не самым темным пятнышком.
Да, если сравнивать, то больше всего моя совесть была похожа на мои парусиновые штаны, которые лишь первые полдня хранили флотскую белизну, а теперь были... ох... Впрочем, по-прежнему с мужественным военным ремнем.
Тут надо вспомнить, как я в день “отставки от лагеря” вернулся домой. Время было уже послеобеденное, часа четыре.
Мама увидела меня и чуть не уронила с рук годовалого Леську.
– Силы небесные... Где тебя носило? Во что ты себя превратил!
Штаны были в земле и травяном соке. Рубашка тоже. Кроме того, на ней темнело несколько засохших бурых капель – следы битвы с Рыжим.
– Я думала, ты поедешь в этой пионерской форме в лагерь, а ты...
– Никуда я не поеду... – Я выскреб из кармана помятые бумаги. Протянул маме и отчиму. – Вот, возьмите. Только они уже не нужны.
Рассказом о коварстве Розы Яковлевны Грузновато я отвел праведный гнев от себя. Мама повернулась к отчиму:
– Володя...
– Идем, – сказал он мне. – Лишь бы эта старая лиса оказалась в конторе...
– Не окажется, – нарочито вздохнул я. – Она сказала, что на весь день уйдет в Областное управление...
Мама беспомощно смотрела то на отчима, то на меня.
– Да ладно, не расстраивайтесь, – мужественно сказал я. – Чего уж теперь... Если сейчас отбить путевку для меня, значит, кто-то другой не поедет. А он-то чем виноват?
– Но тебе так хотелось... – жалобно напомнила мама (потому что я и правда демонстрировал горячее желание).
– Дождусь будущего года.
Я понимал, что в глубине души мама даже рада. Не очень-то хотелось ей на четыре недели оставаться вдвоем с маленьким Леськой. А от меня дома была все же немалая подмога.
Отчим, чтобы как-то завершить ситуацию, пообещал:
– Когда вернусь, повыдергаю этой стерве ноги из толстой тазобедренной части...
– Володя!
– Да-да. Обязательно...
Мой братишка радостно зааплодировал на руках у мамы.
...Поздно вечером мы оставили уснувшего Леську под присмотрорм тети Нюры и вдвоем с мамой проводили отчима на пристань...
С Темчиком мы сошлись не сразу, хотя взаимную симпатию чувствовали изначально. Наша дружба началась, пожалуй, после случая на реке.
Мы часто большой компанией ходили купаться на Туру. Там под обрывом тянулись узкие желтые отмели, которые назывались Пески.
Мы спускались от улицы Семакова по длиннющей деревянной лестнице к лодочной переправе, брали от нее влево и оказывались на прогретом солнцем песке.