Однажды играли…

Крапивин Владислав

Я сердито хмыкнул. Потому что знал. Отчим, если скандалил, швырял посуду, замахивался на маму, потом всегда оправдывался: “Ну, как ты не понимаешь? Я же действовал импульсивно!”

Я сказал беспощадно:

– Импульсивно – это бывает у пьяных и у психов. А вы…

– А я испугалась, – печально объяснила она.

– Чего? Вы же видели, что с ним ничего не случилось! Опоздал немного, вот и все…

– Я испугалась не какого-то несчастного случая. Плохо другое. Я увидела, что он отбивается от рук. Первый признак этого – когда мальчик не выполняет

данного обещания.

– Но если он не мог! Он же был все равно что на посту!..

– Незачем было становиться на этот пост… Нет, Славик, ты все равно меня не убедишь. Ты рассуждаешь искренне, но судишь со своих, с детских позиций.

– Детское – значит, всегда неправильное?

Зоя Корнеевна нервно засмеялась и хотела взъерошить мою отросшую прическу. Я увернулся и огрел пустой сумкой лопухи у края тротуара.

– Даже нисколько не разобрались и сразу – бах по лицу! Да еще при всех…

– Здесь ты прав, я поспешила. Следовало с ним разобраться дома, с помощью ремешка. Неторопливо и по всем правилам…

– Это же… еще противнее!

– Ну и что же. Это как лекарство: противно, но необходимо. Тебя разве никогда не “лечили” таким образом?

– Меня? Ни разу в жизни!

Сразу опять вспомнилась зловещая бельмастая старуха, которая позапрошлой осенью изловила меня в своем саду и привела в заброшенный дом, прихватив по дороге хворостину. Хотела дать мне урок за строптивость и вредный язык. Я тогда обмяк от навалившихся жутких переживаний, но потом словно очнулся и, подхватив уже расстегнутые штаны, с ревом вырвался на свободу.

С той поры меня всегда мутило при виде всякого насилия. Даже при упоминании о нем. Дома меня никогда пальцем не трогали – ни мама, ни отчим.

Зоя Корнеевна увидела, как меня передернуло.

– Ну, значит, ты вполне образцовый сын, не подаешь повода. Твоей маме можно позавидовать. А виноватых мальчиков наказывать следует непременно. И больше всего – за непослушание. Если этого не делать, последствия будут самые скверные…

Наверно, она думала, что я спрошу: какие это скверные последствия?

Но я молча хлестал клеенчатой сумкой по головкам подорожников.

Зоя Корнеевна сказала уже как бы не мне. а в пространство:

– Из непослушных мальчиков получаются непослушные мужчины. И тогда уже ничего не исправить. Хоть локти кусай, хоть рыдай…

Я почуял в этих словах горький смысл.

Потом, вспоминая тот разговор и много раз перекатывая в голове отдельные его фразы, я стал догадываться, в чем дело. Самым непослушным мужчиной в жизни Зои Корнеевны был ее муж. Отец Темчика. Позже я узнал, что он работал в Москве каким-то важным инженером и вдруг уехал в Тобольск. Уехал, видимо, не по своей воле, а в ссылку. (Хорошо еще, что просто в сибирский город, а не в лагерь). И Зоя Корнеевна с сыном была вынуждена ехать за ним. А легко ли ей было оставлять столицу!

Возможно, она считала, что ее муж сам виноват во всех этих бедах: не слушал ее советов. Наверно, это его “непослушание” и стало причиной тобольской ссылки: не делал

того, что велела жена, вот и доигрался. А может быть, не только в этом несчастье, но и во многих других винила она мужа. В несчастьях, которые навлек он и на себя, и на семью… Справедливо это или нет – кто знает? Ей-то все свои женские обиды и ревности, конечно, казались справедливыми. А Темчик – “папина копия”. На ком же, как не на нем сорвать свою накопившуюся досаду и свои страхи! Может, и сама того не понимала, верила, что воспитывает сына в справедливой строгости, а получалось вон что…

Впрочем, это были только догадки. И пришли они ко мне гораздо позже, когда поднабрался я жизненного опыта. А в тот момент – на углу улиц Ленина и Первомайской – я буркнул “до свиданья” и облегченно свернул к рынку.

В этот день мы опять ходили купаться и провели на Песках время до вечера. Обычной компанией. Только Темчика с нами не было. Всезнающая Тоська сообщила, что мать его сильно не ругала, но играть не отпустила – три дня подряд она с утра уводила его куда-то с собой: то ли в гости к знакомым, то ли по делам.

– Теперь она вообще его к нам не пустит, – грустно сказал Амирка. – Завоспитывает в у смерть.

Я подумал, что пустить-то, может быть, и пустит, но от меня велит держаться подальше. Из-за сегодняшнего спора.

Однако я ошибся. Мое заступничество за Темчика Зою Корнеевну не рассердило. Мало того, она почему-то еще больше прониклась ко мне доверием. И кажется, была довольна, что именно со мной у Темчика самые добрые отношения.

Теперь она здоровалась со мной особенно приветливо. Непрочь была при встрече завести разговор, шутила. Давала понять, что никакой обиды между нами нет. А однажды зазвала меня в гости. Я сперва смущенно отнекивался, но любопытство победило…”

Вот так. Как говорится, “конец цитаты”…

Все, что я писал относительно повести “Однажды играли…” до сих пор, было на самом деле. Так сказать, документальные записи ретроспективного дневника. Или почти документальные… Дальше я рассчитывал строить сюжет уже по законам литературного творчества, где невозможно обойтись без фантазии (впрочем, и дневник – жанр литературный, и она, фантазия, нет-нет да и проскочит в него).

Хочется рассказать, что было дальше с Темчиком, со мной и моими приятелями. Вернее, “что было бы…” Не отпускает от себя эта неродившаяся книжка.

Хотя я понимаю, что нарушаю законы жанра: если это дневник, то надо не забывать и современность.

А что в современности?

Вот и убегаю в прошлую жизнь, в воспоминания, в сюжет ненаписанной повести про Темчика…

“Однажды играли…”

Как же дальше должен был развиваться сюжет?

Зоя Корнеевна так стала доверять мне, что однажды отпустила Темчика ночевать у меня на Нагорной. Там на пустом сеновале у меня было оборудовано что-то вроде каюты.