Однажды летом
Шрифт:
Как и все в городе, она была в курсе тех сплетен, что ходили вокруг гибели Грейди Харриса. Беда в том, что никто так толком и не знал, какова доля правды в этих досужих вымыслах. Впрочем, это не являлось препятствием к тому, чтобы с удовольствием пересказывать пикантные подробности инцидента. Сплетни были стержнем жизни Тейлорвилла. Без них добрая половина горожан просто вымерла бы.
Хотя справедливости ради Рейчел была вынуждена признать, что в словах Пэм и миссис Эштон присутствовала немалая доля истины. Семейство Харрисов нельзя было отнести к категории благополучных и вызывающих симпатии. Собственно, Рейчел и не оспаривала этот факт. Ее единственным желанием было предоставить юноше – впрочем, нет, теперь уже мужчине –
– Вилли Харрис тоже наплодил детей. Я слышала, ему удалось наследить даже в Перритауне. – Последнюю сплетню Пэм выдала почти шепотом. Подобная таинственность была не случайна: дело в том, что Перритаун представлял собой негритянское гетто, расположенное на окраине города. Хотя закон и провозглашал равенство и почти все жители Тейлорвилла на словах являлись ярыми противниками расизма в любых его проявлениях, реальность была такова, что черные все-таки держались особняком и старались не покидать пределов своего анклава.
– Ну, куда хватили! Это уж, помилуйте, чересчур! Не верю! – Миссис Эштон, судя но всему, была шокирована столь гнусным поклепом на отца Джонни.
– Говорю то, что слышала.
– С вас тридцать семь шестьдесят два, мисс Грант.
– Что?
Бетти Николс терпеливо повторила итоговую сумму. Встрепенувшись, Рейчел заполнила чек и передала его кассирше. В Тейлорвилле все друг друга знали. Бетти была бывшей ученицей Рейчел, так что необходимости в предъявлении какого-либо документа, удостоверяющего личность покупателя, не возникло. Весь город знал, что чеки Грантов можно смело принимать к оплате, и в то же время ни один торговец не рискнул бы принять чек от Харрисов.
Таков был Тейлорвилл.
– До свидания, миссис Эштон. До свидания, Пэм. – Рейчел подхватила пакеты с покупками и направилась к выходу.
– Постой, Рейчел! – бросила ей вдогонку миссис Эштон.
Пэм тоже что-то крикнула, но Рейчел уже была в дверях, так что обращенных к ней возгласов услышать не могла. Да и вряд ли хотела этого.
По дороге домой она вдруг подумала о том, что еще никогда в жизни не чувствовала себя такой разбитой. Возможно, виной всему была жара. А может, сказывалось давление тяжкой ноши, которую она на себя взвалила, встав на защиту Джонни Харриса.
Ее сумочка лежала рядом на пассажирском сиденье. Рейчел потянулась к ней и достала баночку с аспирином, который всегда носила с собой. Открыть ее, не отрываясь от руля, было не так-то просто, но Рейчел все-таки удался этот трюк, и наконец две спасительные таблетки оказались во рту.
«…Вот мое послание миру, мне таких писем никто не писал…»
В памяти вдруг всплыли строки, написанные Эмили Дикинсон. Рейчел всегда любила поэзию, но в последнее время именно эти строчки стали своеобразным лейтмотивом ее существования. Их выплеснула такая же одинокая душа, томящаяся в темнице обыденности. Как Эмили Дикинсон, Рейчел все чаще ловила себя на том, что ей хочется большего, хотя и трудно было выразить, чего именно. Ей вдруг стало болезненно одиноко, и это невзирая на то что недостатка в друзьях и общении она никогда не испытывала. К сожалению, никого из тех, кого она знала, нельзя было назвать «родственной душой».
С течением лет Рейчел все яснее осознавала, что Тейлорвилл – не ее город. Она была чужой в своей семье, среди соседей, коллег, учеников. Читала все, что попадалось под руку: романы и пьесы, мемуары и поэзию, газеты, журналы, надписи на коробках. Ее мать и сестра читали кулинарные книги и журналы мод. Отец – «Бизнес уик» и «Спорте иллюстрейтед». Рейчел никогда не скучала в одиночестве. Честно говоря, она даже предпочитала свое собственное общество чьему бы то ни было. Родные, наоборот, любили шумные компании. Рейчел писала стихи и мечтала, что когда-нибудь
В семье снисходительно посмеивались над ее творчеством.
И все равно она любила своих родных не меньше, чем они ее.
Частенько Рейчел вспоминала историю гадкого утенка. Как она ни старалась походить на других – а ее старательности можно было позавидовать, – все равно ничего не получалось. В конце концов она научилась притворяться такой, как все. Жить стало легче, да и задача-то, в общем, оказалась несложной. Требовалось лишь побольше помалкивать, держать при себе свои мысли и чувства.
Рейчел испытала некоторое облегчение, когда наконец въехала в обозначенные массивными каменными колоннами ворота раскинувшейся на двухстах пятидесяти акрах фермы Уолнат-Гроув – родового гнезда вот уже нескольких поколений Грантов. Головная боль отступила. Возвращение домой всегда действовало на Рейчел благотворно. Она любила этот несуразный вековой давности дом, в котором родилась и выросла. Любила длинную подъездную аллею, петляющую меж раскидистых дубов и кленов, которую только лет десять назад удосужились вымостить булыжником. Любила цветущий кроваво-красный дерн и багрянку, весной превращавшие сад в страну чудес; персиковые деревья, щедро одаривавшие своими сочными плодами; густой орешник, усыпанный осенью твердыми зелеными шариками, которые потом оборачивались орехами и их можно было грызть долгими зимними вечерами. Любила лошадей, которые безмятежно щипали траву на огороженных деревянными заборами полях за домом. Любила амбар, построенный еще прадедом и его тестем, и три пруда, и леса, обступавшие ферму со всех сторон. Любила старомодное крыльцо, прилепившееся к боковой стене дома, под ним она обычно ставила свой автомобиль. Любила облупившуюся белую краску, под которой проглядывал нежно-розовый кирпич стен, любила красный цвет кровли, венчавшей три с половиной этажа дома. Широкую веранду с ее толстыми белыми колоннами, придававшими особое величие фасаду дома; выложенную камнем тропинку, ведущую на задний двор. По этой тропинке она сейчас и направилась с охапкой покупок, впитывая в себя любимые пейзажи, ароматы, звуки родного дома, которые успокаивали издерганные нервы. Как всегда, возвращение домой было в радость.
– Ты купила свиные отбивные? Отец их просил, ты не забыла? – донесся из кухни раздраженный, как это часто бывало в последнее время, голос Элизабет Грант, матери Рейчел.
Пожалуй, лишь высокий – около пяти футов – рост и худощавое телосложение выдавали кровное родство Элизабет и Рейчел. В остальном внешнего сходства практически не было. Коротко подстриженные волнистые волосы Элизабет, когда-то черные от природы, теперь были тоже черными, но уже крашеными. Тонкая, оливкового оттенка кожа на лице сморщилась после долголетнего увлечения загаром, но искусно нанесенный макияж успешно маскировал изъяны. Элизабет всегда выглядела ухоженной и принаряженной, даже если не собиралась выходить из дома. Вот и сегодня она щеголяла в изумрудно-зеленом трикотажном платье-рубашке, дополнив свой туалет изысканными золотыми украшениями и легкими туфельками в тон платью. Когда-то Элизабет была красавицей, и следы былой привлекательности еще проглядывали.
Рейчел не могла похвастаться эффектной внешностью и неизменно чувствовала себя немного виноватой перед матерью, которая явно была разочарована тем, что дочь унаследовала черты лица и цвет волос отца, а не ее.
– Да, мама, купила. – Рейчел протянула пакеты Тильде, вовремя выскочившей из-за спины Элизабет.
Тильда – уютная толстушка в облегающих брюках «стрейч» и безразмерной трикотажной майке, которые она носила вопреки своему пятидесятидвухлетнему возрасту, служила у Грантов экономкой вот уже много лет – во всяком случае, сколько Рейчел помнила. Тильда и ее муж Джей-Ди, выполнявшие всю работу по дому, давно уже стали членами семьи Грантов, хотя каждый вечер они возвращались к себе домой в Перритаун.