Однажды мы встретились (сборник)

Кавторин Владимир Васильевич

Мимо тянулись чахлые поля, мелькали тонкостволые березовые околки, осинники, а впереди, у самого горизонта, в обескрашенное жарой небо проткнулась из-за леса серая колоколенка и пошла, заманивая путников, выныривать то справа, то слева от дороги… И когда все уже забыли мимолетный разговор о здешней земле, озиравшийся кругом Бажуков вдруг сказал, ни к кому, собственно, не обращаясь:

— Да, места тут, должно быть, тощие.

В Юрье-Девичьем остановились на минутку у магазина. Минутка растянулась на полчаса. Только-только подвезли хлеб из пекарни, была очередь. Оказывается, свежий хлеб

сюда возили не каждый день.

Впрочем, тут же явилось и развлечение.

Из бокового прогона подкатила телега, запряженная мохнастенькой игреневой кобылкой, а за телегой бежал, прядая ушами, спичконогий рыжий сосунок. Старуха-возница, замотав о передок вожжи, ушла себе с мешком в магазин. Но чуть только скрылась, из-за угла церковной ограды с переливчатым, зазывным ржанием выскочил верховой жеребец, весь белый, в одном только черном носочке на левой передней. Красив он был до чертиков, подскочил этаким фертом, распуша хвост, выгнув шею, и побежка у него была такой легкой, танцующей, что игреневая тотчас же тоненько отозвалась, дернулась, а белый уже нежно покусывал ее за ляжку, и она жалась к нему, шарахаясь, сбивая набок хвост. Телега от этих ласк скрипуче дергалась, оглобли жалобно потрескивали…

— Ишь ты! Ишь как она, — заливался Санька, приседая от восторга, — эдак: я, дескать, и не против, но в служебное время, при исполнении…

Даже Николай и Сергей-химик, глядя на него, рассмеялись: похоже было!

Сухонькая старушка-возница, выскочив на шум из магазина, погрозила жеребцу кулаком: «Ишь, кавалер! Я тебя…» — и тот, как ни странно, отошел, не стал связываться со сварливой бабой.

Когда ехали дальше в Юрятино, только и разговоров было, что об этой лошадиной любви.

— Что странно, — говорил Химик, — так это — какое у нее вымечко такое… Никогда у лошадей не видел.

— Как же! Необходимая же все-таки вещь… А? — подмигивал Саня девчатам.

— Все равно, — Химик смущенно улыбнулся, — не идет как-то: телега и вымечко. Не гармонирует.

— Ну даешь, — засмеялся Саня. — Может, у лошадей и декретный отпуск ввести?

А Бажуков молчал, слушал их, улыбался. От улыбки резкие складки, всю дорогу лежавшие у его губ, раздвигались, как бы подрисовывая снизу острые высоконькие скулы, и тогда думалось, что человек он, в сущности, очень добрый, даже, пожалуй, робкий от своей доброты. А без улыбки эти складки у губ казались горестно-злыми, жесткими.

2

Под постой нам отвели полузаброшенный клуб. Всего нас было четырнадцать человек, но мужиков только пятеро, и девчата, захватив себе зал, вытеснили нас в бывшую аппаратную или черт ее знает какую, но тесную комнатенку с единственным окном, наполовину забитым фанерой. Втиснуть сюда пять коек было бы мудрено, мы решили просто натаскать сена, и, когда все устроили, руки и шеи наши зудели от сенной трухи и требовали немедленного купания.

Барахтались долго, и, когда выскочили на берег, девчата уже хлопотали вокруг казенного байкового одеяла, на котором стояли консервы и прочая благодать. От вида тщательно промытых и очищенных белых луковок с ярким зеленым пером такой взыграл аппетит — аж скулы у меня заломило!

Закатное солнце почти уже не грело, на ветерке было зябко,

и от выпитого винца в груди сразу захорошело, в глаза плеснуло туманной благостной поволокой, сквозь которую вся деревня на юру, и все эти крыши, четко очерченные закатным солнцем, и высокие рябины у клуба, и даже сбегавшие к Волге полузаброшенные развалюшки амбары, сараи — все это показалось не то чтобы уж очень красивым, но теплым каким-то, спокойным.

— А хорошо тут, черт возьми! — сказал Бажуков. — Точно тут и родился, а, старички?

Он полулежал, опершись на локти, а Натка рядом сидела, и он все время поглядывал на сильное, гладкое ее бедро с еле заметными золотистыми волосками, и на открытую чуть сбившимся вишневым купальником тонкую полоску другой кожи — запретно белой…

— Хорошо! — снова сказал Бажуков. — И почему это мы, братцы, не живем в деревне! Пляж, воздух… Плесни-ка еще, Санька! — и, приподнимаясь, протягивая кружку, как бы нечаянно положил руку на круглое Наташкино колено.

Она посмотрела на него с эдаким ленивым интересом.

— Бажуко-ов! — сказала нараспев. — Ты что это? Ты ж женатый.

— Где? — Николай с деланным испугом оглянулся. — Когда? Я ж только приехал…

Все засмеялись, даже Наташка ленивенько так хохотнула. Нельзя сказать, чтоб наша нарядчица была уж очень красивой, но в каждом ее движении сквозила та замедленная, ленивая женская грация, которая невольно подразумевает некую тайную бурность и потому неотразимо действует на нашего брата. Тут-то понять Бажукова было несложно.

…А потом пришли кони.

Двое чисто белых и один уже знакомый нам жеребец в коротком черном носочке на левой передней. Он бежал впереди, грациозно вскидывая тонкие бабки, а двое других были спутаны, но тоже торопились за ним, неуклюже взбрыкивая и мотая короткими гривами.

— Мамочки! — испуганно сказала Наташка. — Они сюда?

— Не боись, — Бажуков успокоительно погладил ее коленку. — Они не пьют портвейна и не едят килек в томате…

И в самом деле, кони добежали только до пыльной полянки у полуразвалившегося амбара. Белый кавалер понюхал теплую пыль, осторожно лег и вдруг, мощно взбрыкнув всеми ногами, перевалился через спину, и еще раз. И тоненько заржал. В переливах его голоса угадывался тот безотчетно-радостный хохоток, который иногда после трудной смены вызывают у нас теплые душевые струи. Ей-богу, в этом ржании было что-то человеческое, как будто он тоже понимал, что славно поработал и вот теперь — свободен.

— Ах, зараза, — восхищенно сказал Бажуков и даже кулаком по одеялу пристукнул. — Что делает чертяка? А?

— Не говори. Милое дело — почесать спинку… — подхватил Саня Аяков.

Пока кони были далеко, все дурачились по-прежнему. Один только Бажуков словно забыл про соседку и, положив подбородок на сложенные перед собой руки, неотрывно следил, как мощно и свободно перекатывались бугры мышц под белыми лошадиными шкурами.

Между песчаным берегом и амбарами тянулась узкая потовина. Кони потихоньку спускались в нее, хрумая сочную траву, и только тот, первый, в черном носочке, все стоял неподвижно, и его влажные темно-сиреневые глаза были устремлены куда-то за Волгу. Постоял так, посмотрел и двинулся в нашу сторону.