Однажды на берегу океана
Шрифт:
— У нее совсем не было денег. Она даже на автобус сесть не могла.
— Послушай, мне это не нравится. Мне не по себе из-за того, что ты там с ней совсем одна.
— И что я, по-твоему, должна делать?
— Я считаю, что ты должна ее разбудить и попросить уйти. Я серьезно.
— Куда уйти? А если она откажется?
— Тогда я хочу, чтобы ты позвонила в полицию. Пусть ее увезут.
Я ничего не сказала.
— Ты меня слышишь, Сара? Я хочу, чтобы ты позвонила в полицию.
— Я тебя слышу. Только лучше бы ты не говорил: «Я хочу».
— Я же о тебе думаю. А вдруг она поведет себя грубо?
—
— Откуда ты знаешь? Ты ничего не знаешь об этой женщине. А вдруг она ночью войдет к тебе с кухонным ножом? Вдруг она ненормальная?
Я покачала головой:
— Мой сын это почувствовал бы, Лоренс. У него обостренное чутье летучей мыши.
— Черт, Сара! Это не смешно! Позвони в полицию.
Я посмотрела на Пчелку: она крепко спала на моем диване, приоткрыв рот и прижав к груди колени. Я молчала.
— Сара?
— Я не буду звонить в полицию. Я позволю ей остаться.
— Но почему? Что в этом хорошего?
— В тот раз я не смогла ей помочь. Может быть, теперь смогу.
— И что ты этим докажешь, скажи пожалуйста?
Я вздохнула:
— Наверное, я докажу, Лоренс, твою точку зрения о том, что я плохо воспринимаю советы.
— Ты же понимаешь, я вовсе не такое имел в виду.
— Да. И это возвращает нас к самому началу.
— Это к чему же, я запамятовал?
— К тому, что со мной порой трудно.
Лоренс рассмеялся, но мне показалось, что смех его звучит вымученно.
Я оборвала разговор и долго смотрела на длинные гладкие белые половицы. Потом поднялась наверх. Я решила лечь спать на полу в комнате моего сына. Мне хотелось быть рядом с ним. Я призналась себе в том, что кое в чем Лоренс прав: я не догадывалась, как Пчелка может повести себя ночью.
Прижавшись спиной к холодной батарее в спальне Чарли, закутавшись в теплое одеяло и подтянув колени к груди, я попыталась вспомнить, что меня привлекло в Лоренсе. Я допила джин с тоником и поморщилась от вкуса лимонного эрзаца. Такая маленькая проблемка: отсутствие настоящего лимона. В этом было что-то вроде утешения. Я родом из семейства, в котором проблемы всегда были маленькими и решаемыми.
В нашей семье не было супружеских измен. Мама и папа очень любили друг друга. Если это было не так, значит, они нанимали актеров, чтобы те на протяжении двадцати пяти лет играли роль влюбленных голубков, а потом поддерживали с этими актерами связь, чтобы их можно было мгновенно вызвать в любое время, когда один из отпрысков решал явиться домой на выходные из университета или собирался позавтракать в воскресенье с родителями, прихватив с собой бойфренда. В моей семье все праздники праздновались в Девоне, а супругов выбирали на всю жизнь. Я гадала, как вышло так, что я нарушила клятву верности.
Я посмотрела на сына, спящего под теплым одеялом. Он был бледен и неподвижен. Он даже на ночь не расставался с костюмом Бэтмена. Я слышала, как он дышит. Медленно и ровно. Он крепко спал. Я не могла вспомнить, чтобы я так крепко спала с тех пор, как вышла замуж за Эндрю. Уже в первый месяц нашего супружества я поняла, что связала судьбу не с тем человеком. Потом пришло чувство нарастающего недовольства, из-за которого невозможно заснуть по ночам. Мозг не перестает подбрасывать варианты альтернативных жизней. Остается только завидовать тем, кто спит крепко.
Но хотя бы в детстве я была счастлива, и меня звали Сара Саммерс. На работе
31
Помни о смерти (лат.).
В Лондоне было замечательно. Мужчины здесь двигались будто огромные пароходы, и некоторые из них были изрядно поломаны. Эндрю понравился мне, потому что не был похож на остальных. Может быть, дело было в его ирландской крови. Как бы то ни было, он не позволял собой управлять. Эндрю в редакции заведовал отделом зарубежных новостей, то есть, в некотором роде, исполнял роль пароходных колес. Его уволили за откровенную дерзость, а я пригласила его к моим родителям, чтобы они познакомились. А потом я взяла его фамилию, чтобы она больше никому не досталась.
О’Рурк — резкая фамилия, и я представляла себе, что мое счастье ее смягчит. Однако став Сарой О’Рурк, я утратила привычку к счастью. Место счастья заняло вызывавшее удивление чувство разделенности. Замужество возникло так внезапно. Пожалуй, если бы я перестала думать об этом, я осознала бы, что Эндрю слишком сильно похож на меня — мы чересчур упрямы в отношениях друг с другом — и что наше восхищение должно неизбежно смениться трением и усталостью. Единственная причина того, почему мы поженились так поспешно, была в том, что моя мать умоляла меня вообще не выходить за Эндрю. «Один из вас в браке должен быть мягким и уступчивым, — говорила она. — Один из вас должен знать, когда сказать: „Будь по-твоему“. У тебя это не получится, дорогая, значит, так говорить придется мужчине».
То, что я взяла фамилию мужа, стало вторым настоящим решением в моей жизни, и оно оказалось ошибочным. Наверное, Пчелка меня поняла бы. Как только мы, я и она, отказались он наших настоящих имен, мы словно бы потерялись, заблудились.
«Попроси ее уйти», — сказал Лоренс. Но нет, нет, я не могла. Мы были соединены тем, что произошло на нигерийском берегу. Избавиться от нее — это было бы все равно, что потерять часть себя. Лишиться пальца или имени. Я не могла позволить, чтобы такое вновь произошло. Я сидела на полу и смотрела на мирно спящего сына. Я завидовала его способности так крепко спать.