Однажды ночью в августе
Шрифт:
Ему показали участок необработанной земли, которой в обширном поместье оставалось еще очень много, и велели сделать с ней все, что Манолис посчитает нужным. Молодой человек целыми днями работал без устали, демонстрируя всем свою силу и выносливость. Он привел выделенную ему землю в порядок, однако не это поразило его дядю больше всего. Манолис трудился не один – работники поместья охотно помогали новичку. Такая харизма была на вес золота.
Вскоре Манолису доверили управлять работниками поместья. Нередко можно было видеть, как молодой человек трудится наряду со своими подчиненными. И делал он
Анна просто отказывалась это понимать. Почему он вкалывает не меньше рядовых работников? Ведь, в конце концов, Манолис их начальник. Поэтому, когда он проспал их свидание, Анна не желала слушать никаких оправданий. Он просто обязан был провести этот день с ней, а не в поле, и точка! Она становилась все более несдержанной и, если Манолис пропускал их встречи, даже не старалась обуздать свой гнев.
Атмосфера в доме Вандулакисов день ото дня становилась все более напряженной. Хотя Анна знала: причиной продолжительного отсутствия Манолиса было то, что Андреас заставляет всех работать сверхурочно, – это никак не уменьшало ее раздражения. У Анны пропал аппетит и желание наряжаться в свои лучшие платья. Казалось, она утратила интерес ко всему, даже к своей маленькой дочери. Она не потрудилась хоть как-то объяснить столь странное поведение мужу и целыми днями не покидала своей спальни.
После того как Андреас вынужден был отклонить очередное приглашение своих родителей на ужин, у Элефтерии Вандулакис родились кое-какие соображения на этот счет, и она поспешила поделиться ими со своим мужем:
– Разве ты не помнишь, что и в первый раз она тоже постоянно была не в духе?
– В первый раз? Она больна? – Александрос не сразу понял, на что намекает супруга.
– Ребенок, Александр, ребенок! – в отчаянии от недогадливости мужа воскликнула Элефтерия. – Я думаю, она беременна!
– Ой! – только и мог сказать Александрос. – Надеюсь, на этот раз будет мальчик, – добавил он после некоторых раздумий.
Элефтерия покачала головой.
– Я уверена, она сообщит, когда будет готова, – задумчиво промолвила она. – Но, по крайней мере, это объяснило бы ее странное поведение.
Манолис теперь нередко допоздна засиживался с Антонисом в кафенио. Как правило, мужчины пили раки и играли в тавли [6] , а однажды до рассвета пели песни в сопровождении своих любимых музыкальных инструментов. Когда Манолис брал в руки лиру, время будто бы замирало. Он мог играть и петь часами. Иногда ему аккомпанировал Антонис на своей флейте, иногда кто-то другой – на лауто. Публика принимала эти импровизированные концерты на ура.
6
Тавли – греческие нарды.
Как-то вечером Манолис заглянул в бар, чтобы пропустить кружку холодного пива. Накануне он снова играл на своей лире до рассвета, а потом сразу поехал в поместье. Манолис знал всех посетителей таверны, но сегодня заметил
И хотя Манолис сел спиной к чужакам, Григорис, бармен, который успел хорошо узнать своего постоянного клиента, сразу же понял, что его насторожило. Поставив перед Манолисом кружку холодного пива, бармен тихонько шепнул:
– Их выпустили первыми.
Манолис решил, что речь идет о заключенных.
– Они стали принимать новое лекарство раньше других, – продолжил Григорис, – и уже выздоровели.
Один из тех двоих внезапно поднялся и направился в сторону Манолиса. И хотя молодой человек знал, что бояться нечего, все же ему стало как-то не по себе. Он резко встал из-за стола и повернулся к незнакомцу.
– Вандулакис! – ошеломленно воскликнул мужчина.
Голос показался Манолису знакомым, но не более того. Молодой человек непроизвольно сделал шаг назад, не в силах скрыть отвращение.
– Панайотис Апостолакис, – представился незнакомец.
Однако Манолис продолжал смотреть на него озадаченно. Тогда незнакомец назвал свое имя еще раз.
Наконец Манолис вспомнил, что некто по имени Апостолакис владел таверной в Элунде. Он бывал в этом заведении много раз.
Мужчина протянул руку, и Манолис заметил, что на ней не хватает нескольких пальцев. Неожиданно для самого себя молодой человек вновь вздрогнул от чувства гадливости. Он сунул руки в карманы брюк и отступил еще на шаг.
Манолису было трудно признать в этом человеке Панайотиса Апостолакиса. Прежним остался разве что высокий рост. Если раньше Панайотис был настоящим красавцем и его пышные усы производили впечатление на самого Манолиса, то теперь перед ним стоял абсолютно лысый мужчина, без намека на усы или бороду.
Манолис перевел взгляд с Апостолакиса на его спутника – тот был изуродован болезнью гораздо серьезнее: лицо было испещрено глубокими шрамами, а уши распухли. По пустому взгляду мужчины Манолис понял, что он к тому же слеп.
Молодой человек так и не смог преодолеть отвращение и пожать руку Апостолакиса. Впрочем, тот давно уже опустил ее.
– Что ж… – только и смог выдавить из себя Манолис. Во рту у него пересохло.
– Мы первые, кто… – начал было Панайотис, но его перебил пробегавший мимо Григорис.
– Они первыми попробовали лекарство! – с энтузиазмом воскликнул бармен. – И едва ли не первые вернулись домой.
Манолис заставил себя улыбнуться.
– Да, точно… И это здорово. Отличные новости! – неубедительно промямлил он и залпом выпил свое пиво.
Затем поставил кружку на стол и поспешил покинуть таверну.
Когда Манолис сел в свой грузовик, руки его тряслись так сильно, что он с трудом вставил ключ в замок зажигания. Двигатель в конце концов заработал, Манолис поднял глаза и заметил вдалеке Гиоргоса Петракиса. Молодой человек развернул грузовик, чтобы ненароком не встретиться со стариком, и нажал на газ.
По дороге его одолевали одни и те же мысли. Будет ли Мария так же обезображена болезнью, как те двое? Быть может, она осталась без носа? Без рук? Без волос? Он тщетно пытался выбросить из головы образ изуродованной девушки.