Однажды орел…
Шрифт:
Несколько секунд Томми размышляла над последними словами Сэма, затем решительно обрушилась на него:
— Ты и сейчас должен был бы быть капитаном. Помощником генерала Першинга.
— Я? — На лице Сэма появилась его печальная улыбка. — Я войсковой офицер, дорогая, и вовсе не намерен быть этаким пускающим пыль в глаза модником, очаровывающим всех на приемах своими высокопарными изречениями и вовремя сказанными словечками.
— Ты мог бы научиться этому…
— Возможно, но сомневаюсь. — Он потер обнаженное
Томми слегка вздрогнула. Она вспомнила то, о чем говорил Мессенджейл во время танцев. «Что это? Качество, дарованное богом?»
— Значит, ты считаешь, что у него все это природное и он ничего не учил?
— Да нет, кое-что, может быть, и учил. Но умение очаровывать и инстинктивная способность к высокопарным словам — эти качества у него природные. — Сэм помолчал несколько секунд и продолжал: — У Мессенджейла никогда не будет врагов, но и друзей тоже не будет.
— Неправда. У него много друзей…
— Да, но не таких, которых я имею в виду. Таких друзей, которые пошли бы за тебя в огонь и в воду, у него не будет.
— Чепуха, — возразила она, хотя внутренне восхищалась его проницательностью. — Откуда тебе это известно?
— Просто предполагаю. Предположение необразованного человека. — Сэм снова улыбнулся. — Многие штабисты из окружения командующего в Шомоне были такими. Они сидели там, переставляли цветные флажки и отдавали приказы. Им не нужно было находиться там, где эти приказы выполнялись, и с теми, кто их выполнял.
— Ты сам говорил, что генерал Першинг — это лучший солдат из лучших…
— Правильно.
— Да? А разве не он командовал в Шомоне?
— Дорогая, всякий, кому дано право командовать и управлять, имеет какое-то окружение. Это вполне естественно. Немногие из такого окружения бескорыстны и глубоко преданы, некоторые обладают выдающимися способностями и честолюбивы в широком и положительном смысле, а большая часть служит на себя и честолюбива в узком, эгоистическом смысле. Першинга винить не в чем. Он должен был решать задачи и действовать, опираясь на тех, кто находился у него под рукой.
— Ты оправдаешь любого, — раздраженно заметила Томми. Ей почему-то захотелось не согласиться с ним, возразить ему, привести какие-то доказательства, но достаточно обоснованных возражении она не находила. — Перед Мессенджейлом открыты все дороги, и он далеко пойдет, — заявила она, многозначительно покачивая указательным пальцем. — Пройдет время, и ты сам убедишься в этом.
— Ты совершенно права. Он действительно далеко пойдет.
— У него есть все необходимые для этого данные.
— Все, кроме одного, — сказал Сэм, показывая двумя пальцами на сердце. — У него нет души. Он бессердечен к людям.
— Откуда тебе это известно?
Сэм
— Он не считает, что люди в жизни — это самое важное. Что люди дороже и важнее, чем всякие тропы, симфонии и триумфальные арки.
— Боже, Сэм, но ты ведь только что сказал, что встречался с ним до этого всего один раз…
— В большинстве случаев этого вполне достаточно, чтобы оценить человека.
— Поспешное суждение. — Она бросила щетку для волос на прикроватный столик. — На этот раз ты не прав, мистер Верный Глаз. У него тонкое чувство юмора и вовсе не притворная, а естественная теплота. Я почувствовала это. Ты не прав.
Сэм ничего не сказал, и это возмутило Томми больше, чем если бы он неожиданно высказал какое-нибудь уничтожающее опровержение. Откинув противомоскитную занавеску, она скользнула в постель и тщательно подоткнула занавеску со всех сторон под матрац.
— У меня странное предчувствие, — продолжала она после паузы. — Мне кажется, что ты и он каким-то образом связаны, что через многие годы вы еще встретитесь и это будет ужасное время.
Сэм тихо, почти беззвучно засмеялся:
— Можно заранее сказать, что уважения с моей стороны он никогда не дождется.
— Ну зачем ты так…
— Я не завидую ему. Если это то, чего он хочет.
— И тем не менее тебе придется завидовать. В какой-нибудь отчаянной ситуации.
— Надеюсь, что этого не будет. — Раздевшись до трусов, Сэм лег на пол и начал делать упражнения для ног. Его тело было худым, но сильным, с рельефными в слабом свете лампы мышцами. — Одно можно с уверенностью сказать: он будет очень трудным противником.
— Да, конечно, — согласилась Томми, неподвижно наблюдая за тем, как он напрягает мышцы. — Но ты знаешь, он боится тебя.
Сэм остановился и посмотрел на нее.
— Почему ты так думаешь?
— Да просто мне так кажется. — Она засмеялась и, как маленькая девочка, начала болтать ногами; ее охватило игривое настроение. — Это твое упражнение можно было бы делать и вдвоем.
— Ты слишком шаловлива для уставшей жены и матери. Удостоена вниманием самого генерала Першинга, избравшего тебя партнершей для танца. Надеюсь, ты не очень-то возомнила о себе? — Он повернулся на живот и начал делать выжим на руках. — О чем вы говорили во время танца?
— О разном. Говорили о папе, о моей находчивости, храбрости и меткости в стрельбе… А ты знаешь, как изумительно он танцует!
— И больше ни о чем не говорили?
— О да, и о тебе, конечно. О тебе мы говорили довольно много: о твоей склонности к опрометчивым суждениям, твоем упрямстве, о твоем дурацком нежелании носить…