Однажды орел…
Шрифт:
— Гм, хорошо, что этот Бэтч не влюбился в тебя.
— Да? — отозвалась Томми. — Думаешь, что не влюбился? — Изогнув шею, она пытливо посмотрела на свое отражение в зеркале. — Ты опять валишь разные вещи в одну кучу, — продолжала она. — Это обстоятельство вовсе не решает проблемы.
— Что ты имеешь в виду, дорогая?
— Да все это. — Она резко откинула голову, чтобы встряхнуть волосы. — Все остается нерешенным, понимаешь?
— Ничто и никогда не решается окончательно, дорогая.
— Какой-нибудь другой пьяница или гарнизонный жеребец
— Возможно, — согласился Сэм.
— Возможно? Не возможно, а неизбежно. Ты только оттянул это событие на какое-то время.
С минуту Сэм молча смотрел на нее. Было уже три часа ночи, щипало глаза, болело ушибленное о деревянную платформу плечо, надо было ложиться спать, но Сэму показалось, что Томми хочется поговорить, и он решил поддержать разговор.
— Значит, только оттянул событие? Как при свинке или кори у детей: не успеешь пережить один кризис, как наступает другой.
— Но здесь совсем иное дело, иные ускоряющие факторы, разве ты не понимаешь? — Она положила щетку, повернулась к нему лицом: — Зачем ты все это сделал, Сэм?
— Что ты имеешь в виду?
— Да все это: подбадривал Мардж, удерживал Бена… Почему ты уделяешь ему так много времени и внимания?
Сэм закурил сигарету.
— Видишь ли, дорогая, бывают моменты, когда ничто не имеет такого значения, как преданность.
— Но ведь рано или поздно он все равно попадет в какую-нибудь историю.
— Бен хороший офицер, Томми. И как человек хороший. Он отлично ладит с солдатами, ты ведь не знаешь его в этом отношении. Из него выйдет прекрасный командир.
— Только в случае, если ему представится возможность. — Томми посмотрела вниз, на свои руки. — Ты слишком много на себя берешь, дорогой. Человека не изменишь и не заставишь его не быть таким, какой он есть.
— Я и не пытаюсь делать это.
— А ты когда-нибудь задумывался над тем, почему Бен всегда находится на грани неповиновения?
«Вероятно, по той же причине, по какой я всегда помогаю каждому, а ты приходишь в негодование: потому что с каждым из нас что-то случилось, когда нам было по семь или по двенадцать лет. Но это, к сожалению, ничего не доказывает», — хотелось сказать Сэму, но он сдержался и ответил так:
— Вероятно, просто потому, что он такой и не может быть другим.
— Потому что он ненавидит армию, вот почему, — заявила Томми.
— На каком основании ты утверждаешь это?
— Он ненавидит всю систему, от мушки до приклада, но привязан к ней. Он не переносит эту систему, но и освободиться от нее не может. А может быть, он не так уж далек и от того, чтобы оказаться не в своем уме. — Томми бросила на Сэма многозначительный испытующий взгляд исподлобья. — Тебе не приходило в голову, Сэм, что все здесь происходит не так, как следовало бы? Что дело вовсе не в сексуальной привлекательности Мардж или в излишней задиристости Бена, а в порочности и несовершенстве самой армии?
Сэм вяло кивнул
— Да, приходило.
— Я много думала об этом. — Она встала и, вытянув руки по швам, замерла, как солдат на посту. — Знаешь, Сэм, здесь во всем обман и мошенничество. Все эти оркестры, вся дурацкая система показухи, внешнего лоска и блеска. Это просто сборище ненормальных. Вам внушают, что все вы современные благородные рыцари, защищающие свою крепость от нашествия обросших волосами варваров. На самом же деле вокруг нет ни одного варвара, а если бы даже и были, американцы не обратили бы на них никакого внимания. Вам говорят, что Бэтчелдер — это прекрасный, честный солдат, что Пивей — это отличный тактик, а Воуто — волшебник с оружием, что все они хорошие офицеры и совершеннейшие джентльмены. На самом же деле правда, о которой никто из этой компании болванов не посмеет сказать ни единого слова, состоит в том, что Воуто — это просто чванливый осел, Пивей — пьяница и садист, а ваш распрекрасный Бэтчелдер — не что иное, как жалкий, отвратительный бабник и алкоголик!..
Последние слова Томми выделила особо, хотя в общем говорила ровно и спокойно.
— Да, он пьет больше, чем следует, — тихо согласился Сэм.
— О, боже! Вот уж второй папа Колдуэлл! Бэтчелдер позорит форму в восьмидесяти пяти случаях из ста.
— Не совсем так… Он был сильно отравлен газом под Вокусом.
— Ну и что же? Ты был серьезно ранен под Мон-Нуаром, а Бен под Мальсэнтером. А что это доказывает? Только то, что тебе изменила фортуна. Так ты, кажется, говоришь. На каком основании Бэтчелдер считает себя в праве вваливаться к нам в любое время, когда ему заблагорассудится? Почему это вдруг мы должны лебезить перед ним?
Сэм вздохнул, устало провел ладонью по лицу, — Никто не заставляет нас кланяться ему в ноги. Теоретически мы должны уважать не его, а присвоенное ему воинское звание. — Но я не уважаю его самого, а не его звание!
— Видишь ли, Томми, каждый из нас далеко не полное совершенство…
— Это не ответ.
— В идеальном случае он должен вести себя так, чтобы вызывать уважение со стороны нижестоящих.
— В действительности Бэтчелдер не в состоянии вызвать уважение к себе даже лягушки, а тебя, ни секунды не колеблясь, понизили от майора до лейтенанта. А вот Котни Мессенджейл остался капитаном, а сейчас его производят в майоры и назначили в комиссию по военным памятникам.
Сэм слегка вздрогнул от удивления:
— От кого ты узнала об этом?
— Мне сказала Жанетта Норт. Да, да, суточные деньги, отличная квартира в Париже и личная машина для разъездов по полям битв, по тем самым полям, которые ты облазил вдоль и поперек на собственном животе и на которых погибли твои товарищи. Будет разъезжать и делать записи для какого-то небольшого путеводителя. — Ее лицо выражало теперь нескрываемое презрение. — А ведь он не участвовал ни в каких боях. У кого же больше прав быть там и выполнять эту миссию, у Мессенджейла или у тебя?