Однажды осмелиться…
Шрифт:
— Ну что вы, Кэтрин, бумаги у меня полно. Подойдете?
И рыба клюнула. Схватила крючок зубищами, задергала, глазюками вот так завращала:
— Ольга, вы читаете Хемингуэя?
Оленька степенно так кивнула. А что, мол. Хочу и читаю.
— А что именно?
— Рассказы, — безмятежный ясный взгляд на крокодилицу.
— А-а… — разочарованное. — У него хорошие рассказы, да.
Хвать бумагу и назад к себе. Опять строчит. Шифруется, значит.
— Кэтрин?
— Да? — не поднимая головы в очищах.
— А вы сами любите этого писателя?
Задрала голову, внимательно посмотрела.
—
— Нет.
Опять внимательно посмотрела.
— Я его терпеть не могу. Вас устроит такой ответ? — вперилась в бумажки.
— Нет. Вы ведь сказали, что у него хорошие рассказы.
Глядела секунд пять, не отрываясь. Натуральная очковая змея.
— У него хорошие рассказы, но я их не люблю.
Почирикала еще пару минут свой перевод, ручку отбросила — и шасть в курилку.
«Психанула», — подумала Оленька не без злорадства.
10
Если человек несимпатичен, это главный повод не входить в его положение.
— У нас война, — сообщила Оленька секретарше. — Я попыталась выяснить насчет имени, так она меня чуть не искусала. Это что, засекреченная информация?
— Ну типа, — неохотно отозвалась секретарша. (Вообще, она все делала неохотно. Однажды Оленька заглянула к ней и увидела на столе тарелку с веткой фантастического винограда. Секретарша смотрела в экран компьютера и совершала поступательные движения рукой между ртом и тарелкой. Налитые соком ягоды складывались ею в рот безучастно и походили на прекрасных девушек, чудищу пожертвованных; от них даже костей не оставалось. Оленька подумала — жаль такое добро переводить.) — Вообще, насчет ее имени это Хомяк разнюхал.
Хомякову было дело до всего. «Ты что ешь?» — спрашивал он у Оленьки, когда та запивала таблетку. «Таблетку, не видишь?» — «А что за таблетка?» — «От головы». — «Что, голова болит?» — «Ну». — «А чего болит?» — «Не знаю, хочет и болит». — «Наверно, вчера легла поздно?» — «Ну не рано». — «А что делала?» Вот такой любознательный человек. Отвязаться от него было невозможно. Он подслушивал телефонные разговоры: осторожно брал трубку в соседней комнате и замирал. На правах менеджера и правой руки директора прочитывал всю корреспонденцию, приходившую на адрес редакции; знал, какой переводчик над чем работает и когда сдаст текст; в его ведении были все финансовые отчеты. Директор Хомяковым дорожил не меньше, чем Кэтрин. Им он платил лучше, чем остальным, но, если разобраться, Кэтрин увеличивала общие надои розовопузырчатого чтива вдвое, так что получала по заслугам. А Хомякову шла надбавка за вездесущность. И, помимо директора, он был единственным в издательстве, не называвшим по-тихому «Глобус» «Жлобусом».
Нехитрое прозвище Хомяк ему шло. Правда, он был щуплым и походил скорее на мыша. Но, по удивительному совпадению, мордочка у него и впрямь отдавала чем-то хомячьим: как будто некогда круглое лицо немного сдулось и по бокам образовались вялые брылья. Бусины темных глаз довершали картину. Что до тельца, то можно сказать, что Хомяк просто худой. Болел.
Откуда Хомяк разнюхал про Кэтрин, спрашивать было бесполезно. Называлось это «по своим каналам».
В этот день Кэтрин ушла, не попрощавшись.
Холодная
11
Не то чтобы война. На следующий день ничего особенного не произошло. Заявилась в одиннадцать, «Здравствуйте, Оля» — красную сумку из кожзаменителя на стол, черный плащик на вешалку — вжик «молнией» сумки: достала бумажки, очечник, клац — извлекла из него окуляры, разложила листы, оцепенела. Перечитывает написанное. Тишина.
«Черт с тобой, — подумала Оленька. — Не хочешь — не надо». Она уже с утра убрала книгу в заедающий ящичек. Дуновение воздуха принесло с собой знакомое, но непривычное в этих стенах благовоние. Запах плохо завернутой куриной лапы беспокоил Оленьку и гнал мысли прочь от корректируемого текста.
Несколько дней подряд крокодилица вела себя подчеркнуто вежливо и часто уходила курить. Но потом как-то все нормализовалось. А неделю спустя у Володика случилось на работе заседание, и он смог заехать за Оленькой только в половине девятого. И оставшись одна — только уборщица яростно тыкалась шваброй в ножки столов где-то в районе бухгалтерии, — Оленька вскипятила себе чайку, распечатала пачку печенья и полезла в ящичек, где лежала книжка писателя, которого она никогда не понимала.
12
Оленька листала страницы, не зная, что выбрать.
«В следующем году было много побед. Была взята гора по ту сторону долины и склон, где росла каштановая роща…»
…
«— Священник не хочет, чтоб мы наступали. Правда, вы не хотите, чтоб мы наступали?
— Нет. Раз идет война, мне кажется, мы должны наступать.
— Должны наступать. Будем наступать».
Какая скукота.
«Дивизия, которую мы обслуживали, должна была идти в атаку в верховьях реки, и майор сказал мне, чтобы я позаботился о постах на время атаки. Атакующие части должны были перейти реку повыше ущелья…»
Боже мой.
«— Вы все ее милые мальчики, — сказала Кэтрин. — Она особенно любит милых мальчиков. Слышишь — дождь».
Оленька чуть было не пролистнула страницу. Хм… четвертая глава книги второй… Пятимся к названию… Вторая глава первой книги… Стоп. «Прощай, оружие!»
Значит, никакой не рассказ, а романец.
«— Вы все ее милые мальчики, — сказала Кэтрин. — Она особенно любит милых мальчиков. Слышишь — дождь.
— Сильный дождь.
— А ты меня никогда не разлюбишь?
— Нет.
— И это ничего, что дождь?
— Ничего.
— Как хорошо. А то я боюсь дождя.
— Почему?