Однажды в мае

Дрда Ян

— Они меня еще не видят? Еще не видят? — кричит он Попику, прижавшемуся к урнам.

Пепик взмахивает рукой: нет, мол, не видят. Танковый пулемет упрямо бьет по гребню баррикады. Танк похож на одноглазого циклопа, который смотрит прямо перед собой. Зденек, очевидно, вне его поля зрения.

Пепик Гошек дрожит как в лихорадке, но не от страха. А если это страх, то не обычный. Все тело Пепика судорожно напрягается, словно от электрического тока. Откуда у Зденека столько силы: он ползет по камням, как уж, не задумываясь, не делая ни одного лишнего движения, он ползет точно и красиво, будто проделывает какое-то

гимнастическое упражнение, которое он делал уже сотни раз. Он уже там, где нужно, прочно упирается ногами в щели каменной кладки около спуска к воде, кладет фауст-патрон на плечо и приподнимается, отыскивая глазами цель. Вот-вот ударит выстрел. Танк подставляет Зденеку свой левый бок в сорока — пятидесяти метрах от него. Сейчас! Но воздух содрогается от пулеметной очереди с башни второго танка.

Пепик, широко открыв глаза, глядит на облачка пыли перед Зденеком.

— Зденек! Зденек! — кричит он, но горло сжалось, во рту пересохло, ничего не слышно…

Туловище Зденека изгибается, он взмахивает руками и запрокидывается назад, словно кто-то с силой ударил его в грудь. Фауст-патрон падает где-то сзади и громыхает на камнях. Ноги Зденека подламываются, и обмякшее тело скатывается вниз по уступу…

А танк уже в тридцати метрах от баррикады…

Пожилой человек, сгорбившийся в центре баррикады, поднимает фауст-патрон. Пепику видна лишь правая половина спины, правая нога, упирающаяся в балку. Сейчас он выстрелит? Но тут стрелок дергается всем телом, откладывает фауст-патрон на мостовую и бросается в паническое бегство. Осечка? Не сумел нажать спуск? Кто знает… А танк в двадцати метрах, он уже виден в мельчайших подробностях, словно Пепик стоит совсем рядом с ним. Башенный пулемет изрыгает огонь, из-под левой гусеницы сыплются искры, когда сталь скользит по трамвайным рельсам.

Пепик остался один на один со своим ужасом и своей ненавистью. Судорога, сжимавшая горло, ослабла, и он вдруг слышит свой вопль:

— Вонючки! Вонючки!

Страх, только что сковывавший все тело, исчез. Руки послушны, глаза не закрываются в ужасе. Сейчас он совершит то, ради чего пришел сюда. Теперь ему не помешает страх. Он еще глубже забирается в щель между урнами, приподымает фаустпатрон, прицеливается…

Как раз в это мгновение, теряя последние силы, Гошек подбегает к Пепику. Он падает на мостовую, но тут же приподнимается на локтях рядом с Пепиком, который ничего не замечает, кроме лязгающего танка перед собой.

— Пли! Пли, чертов сын!

Голос отца! Пепик слышит его словно во сне. Не может быть! Разве может отец с другого берега кричать громче пулемета? И все-таки это голос отца! Всем своим существом Пепик чувствует, что приказ исходит именно от него. Так! Сейчас!

Он изо всех сил полудетской рукой нажимает на спуск и тут же теряет сознание. Последнее, что он еще помнит, — это ужасный взрыв, который, как кажется Пепику, разносит в куски все вокруг и его самого тоже. Он уже не видит бешено взметнувшегося пламени.

Вдруг Пепику кажется, что его поднимают из какого-то глубокого колодца, и он ощущает на щеках прикосновение отцовских ладоней, настоящих, шершавых, как напильник, пахнущих железом и маслом ладоней.

— Пепик, Пепик, сынок!

Пепик открывает голубые глаза и видит над собой сияющее отцовское лицо. И сержант здесь, и Галина, и товарищи, все тянутся

к нему.

— Погляди, сопляк! Погляди же! — кричит сержант, и Пепик выставляет голову из-за баррикады.

Только теперь он видит металлическое чудище — у него разворочено брюхо, из которого поднимается дым, языки пламени лижут броню. А второй танк отползает вверх, за поворот дороги.

Пепик чувствует на губах отцовские усы, пахнущие горьким табачным дымом. Ему и радостно и стыдно. «Разве вы… разве вы от меня этого не ожидали?» — спрашивает он мысленно, потом сплевывает и, захлебываясь от счастья, говорит запинаясь:

— Черт побери… вот так попадание!

НАРУШЕННОЕ ПЕРЕМИРИЕ

Сержант Марек, в простреленной шапке, бледный, но уже спокойный, вытер пот на лбу и сказал своим подчиненным:

— Ребята, немножко прибрать здесь нужно, пока время есть!

В трехстах метрах в ложбинке лежали эсэсовцы, но, казалось, выстрел Пепика привел их в замешательство.

После поражения танка наступила тишина, глубокая, как пропасть, и эсэсовские автоматчики пропали, словно кроты, закопавшиеся в землю.

— Не думайте, что они угомонятся, — предупредил Гошек, выпуская Пепика из своих объятий, — это ловушка. Им хочется нас выманить, а потом задать нам жару.

Парни молча взялись за ремонт разбитой верхушки баррикады. Ее центральная часть, где после обстрела осталась большущая дыра, и в самом деле была ненадежна: поверх рулонов ротационной бумаги лежит только дерево: короткие бревна, плоскодонки, дверные створки, двухдюймовые и дюймовые доски.

— Черт побери, ширма, а не баррикада! — улыбнулся сержант. — Уберем отсюда, с краев, ящики с винтами, поставим их на середине и подопрем вон тем длинным рельсом!

Но не успели они поднять первый ящик, как Галина, пристально следившая своими зоркими глазами за действиями эсэсовцев, подняла тревогу:

— Смотрите! Смотрите! Немцы!

Все бросились к винтовкам и мгновенно заняли позиции. Но сержант Марек рассмеялся:

— Черт возьми! Самое новейшее оружие: палка с белой тряпкой!

На середину дороги из-за поворота, в ста пятидесяти метрах от баррикады, вышли три эсэсовских офицера. Они шагали, не сгибая колен и ударяя всей подошвой по асфальту. Средний размахивал большим белым флагом.

— Не сошел ли я с ума? Уж не капитулируют ли они? — с тревожной улыбкой сказал Гошек сержанту.

В ответ тот молча пожал плечами. Он тоже не верил своим глазам.

— Все! Мир, должно быть, подписали! Им капут, честное слово! — ликующе воскликнул один из молодых стрелков, и его глаза загорелись радостью.

— Замолчи! — прикрикнули на него сразу трое, но все были взволнованы.

Одна Галина с автоматом на изготовку осталась совершенно спокойной. Сержант заметил, что ее руки почти неприметно двигаются слева направо. Она прицеливалась, ее указательный палец лежал на спуске. Совершенно ясно, что она хочет сделать!

— Погоди! — схватил ее за локоть обеспокоенный Марек и отвел ствол автомата в сторону. — Не станем уподобляться им!