Однажды в нашем городе

Грей Ронда

Элен осторожно выбралась из-под ноги Николаса и перекатилась на край кровати, стараясь даже дышать как можно тише, чтобы не разбудить его. Николас спал. Соскользнув с кровати, она, поеживаясь от предрассветного холода, отыскала в темноте разбросанную одежду.

Застегнув бюстгальтер и натянув через голову платье, Элен засунула босые ноги в туфли. Где-то должны быть чулки, пояс и… она отыскала взглядом разорванные трусики. Сжав в руке комочек смятых кружев, девушка не смогла сдержать гримасы сожаления. Она не жалела о проведенной ночи любви, но, может быть, не следовало

столь откровенно демонстрировать готовность отвечать на его ласки? Наверное, несколько странно для девственницы испытывать вожделение оттого, что мужчина рвет на ней белье.

— Пришли мне счет, — раздался глухой бесцветный голос.

Элен быстро обернулась и встретила холодный взгляд, с язвительной насмешкой прослеживающий каждое ее движение. Что-то в выражении лица Ника насторожило ее. Сконфуженная, она решилась переспросить:

— Счет? О чем ты говоришь?

Палмерс закинул руки за голову, продолжая изучать Элен с той же неприязнью.

— Вышли мне счет, — повторил он равнодушно, — за испорченное белье. Обычно я не срываю с женщин одежду, но, боюсь, ты действительно пробуждаешь во мне самое худшее.

Вот так эпилог! Этого она никак не ожидала. Надо быть просто идиоткой, чтобы предполагать, что этот мужчина допускает возможность какого-то их общего будущего.

Изобразив презрительную улыбку, адресованную не человеку, а жалкой рептилии, Элен произнесла самым спокойным тоном, на какой только была способна:

— Наши чувства взаимны. Я ненавижу тебя, Николас Палмерс!

— Даже вполовину не так, как я ненавижу сам себя. Но, — добавил он с горечью, — то, что между нами происходит, ничего общего не имеет с моим пониманием приязни.

Униженная до глубины души, девушка рванулась к двери.

— Элен, — услышала она, и в ее сердце проник лучик надежды.

— Что? — Элен обернулась, но, увидев выражение безразличия на красивом лице пресыщенного мужчины, поняла, что ошиблась.

— Боюсь, ты не дала мне шанса обсудить ночью кое-какие детали, — сказал он деловито. — И… пойми, пожалуйста, я не мог завести об этом разговор, чтобы не показаться бестактным. Судя по твоему нетерпению немедленно приступить к делу, я предположил, что ты сама позаботилась о контрацепции…

Девушка застыла, готовая застонать, заплакать в голос. Лучше бы мне умереть, подумала она. Какого дьявола теперь говорить об этом? Она уже солгала ему, сказав, что ненавидит его, а по сравнению с этой ложью любая другая будет казаться невинным лукавством. Не повредит солгать еще раз.

— Естественно, — ответила она холодно и покинула спальню.

Спустившись в холл, Элен отыскала свою сумочку и выбежала из дома, принесшего ей столько боли и разочарования. Дрожа от унижения и холода, она забралась в свою маленькую красную машину и помчалась в Лондон с такой скоростью, будто ее подгонял сам дьявол.

5

Элен лежала на кровати, ожидая, когда пройдет очередной приступ тошноты.

За окнами в ярком свете апрельского солнца покачивалась вишня, вся в бело-розовом цвету.

С утренней слабостью Элен еще кое-как

справлялась, но то, что обычно происходило вечерами… Эта слабость, эта почти ежедневная рвота очень мешали работе. К счастью, Клиф Рэддинг оказался на удивление понимающим человеком. Он разрешил ей установить особый распорядок дня. Теперь она приходила на работу в восемь утра и уходила в три — до того, как ее начинало тошнить.

Врач сказал, что токсикоз обычно проходит во втором триместре беременности, но шел уже пятый месяц, а облегчения не наступало.

И вновь она вспомнила, как впервые обнаружила, что беременна.

После той памятной ночи она вернулась в Лондон, чувствуя себя так, будто растеряла последние остатки гордости. Элен знала, что никогда, ни при каких обстоятельствах не должна встречаться с Николасом. Однако приближалось Рождество, и она не могла допустить, чтобы мать встречала его одна.

Всю предпразничную неделю Элен готовила себя к возможной встрече с Николасом, который, как она предполагала, не оставит миссис Палмерс в одиночестве на Рождество. Однако, приехав в Вудвил, Элен узнала, что интересовавшего ее человека там нет.

Как сообщила ее мать, Николас Палмерс уехал во Францию на следующий день после приема в честь помолвки Ричарда и Харриет.

Наверное, это даже к лучшему, решила Элен. Он не давал никаких обещаний, не вселял ложных надежд.

Прошла неделя после Рождества, и Элен впервые охватило беспокойство. И хотя это был первый в ее жизни опыт такого рода, уже тогда Элен поняла, что страх ее оправдан, — она беременна.

К концу недели она получила медицинское подтверждение. Девушке не хотелось жить. Все выходные она провела лежа в постели и бессмысленно глядя в потолок. Разум не мог примириться с нелепостью происшедшего с ней. Это событие перевернуло всю ее жизнь.

С первого же дня она решила ни о чем не сообщать Нику Палмерсу. Зачем? Едва ли ему понравится, что его тревожат в связи с нежелательными последствиями той самой «единственной ночи», особенно потому, что эта ночь была лишь завершением той странной игры ощущений и «химии чувств», противостоять которым не могли ни он, ни она.

Элен сомневалась, захочет ли он вообще рождения ребенка от женщины, которую презирал. Сообщить ему о беременности стоило бы лишь для того, чтобы он взял на себя часть затрат на содержание своего ребенка. Для себя же она не возьмет ничего.

Если бы понадобились деньги, она могла бы их заработать. Впрочем, денег на воспитание ребенка ей не потребуется, поскольку, как только Элен поняла, что беременна, она решила не оставлять малыша себе, а отдать на усыновление.

Врач был удивлен. Отдать своего ребенка в чужие руки — шаг весьма радикальный. Он объяснил ей, насколько это травмирующая для матери процедура: носить дитя под сердцем девять месяцев, чтобы потом отдать и больше никогда не увидеть. Врач посоветовал подумать, ведь женщина вправе сама решать, рожать ей или нет. Но то, что он мог предложить, Элен отвергла сразу и всем сердцем. Нет, она никогда не смогла бы убить свое дитя, свое и Николаса.