Однажды вечером (сборник)

Нестерова Наталья Владимировна

– Получается, вы ни копейки не получили за Армена?

– Получается, голубушка, только у тех, кто репу чешет и ничего не делает. Карина и Армен ведь не безродные. Она клич бросила, друзья и родные сбросились. Пришли ко мне делегацией, Армен, пока на костылях, во главе. Что? Я должен был их благодарность с возмущением вернуть? Или в фонд борющихся эскимосов отправить? Какие, к бесу, эскимосы, когда у меня дочь беременная, зять в бегах, а нас еще соседи под макушку залили?! На какие шиши я буду ремонт делать и беременность моей дочери

сохранять?

– Да! – согласилась я. – Общество еще не готово трезво взглянуть на труд врачей.

– Голубушка! Мне на общество на… начихать! У меня трое больных поступили! Мужики-кормильцы. У меня мозги плавятся, – Умнов постучал себе по голове, – как их в мало-мальски приличный вид привести, вернуть рукам хоть треть подвижности. Короче! Будете вы писать?

– Короче: я не буду! Но если главный редактор решит прислать другого журналиста, то ничего не обещаю.

– А редактор поди не заговоренный! Вы, голубушка, ему предметно объясните. Вот у вас: одна ручка оперирована, на другой сухожилия на пальчиках шили. Извините, не фонтан работа хирурга! Значит, кухню знаете.

Меня поразило, что Алексей Петрович успел отметить мои отлично замаскированные кривые ручки. Казалось – только в лицо смотрит.

– И редактору передайте, – продолжал Умнов. – Никто не застрахован от случайностей: ни сам, ни дети, ни родственники, ни приятели. Нет статьи – мы с распростертыми, есть статья – в общую очередь.

– Не верю! – усмехнулась я по-станиславски. – Всех вы примете, и всех лечить будете.

– Этого, голубушка журналистка, начальству передавать не следует!

В редакции меня ждали. Вернее, ждали подтверждения, что в очередной номер идет гвоздевой материал про разврат в московской клинике. Я прямым ходом отправилась к редактору и объяснила ему ситуацию. Особо напирала на то, что не следует светить ни Умнова, ни молодую армянскую семью на столь щекотливой теме.

– Ладно, – согласился мой начальник и добавил: – Никогда не быть тебе главным редактором. Такая тема! Мать и отца журналист должен продать за такую тему, а ты антимонии разводишь.

Насчет главного редактора он ошибся. Но по сути был прав: не стану портить человеку жизнь ради нескольких строчек в газете. Иное дело – рассказ в книжке.

Фантазерка

Как выглядит пена, которая идет у припадочных изо рта, я не знаю. Шампунь глотать мне не хочется, останавливаюсь на отцовском креме для бритья. Ох и мерзость!

Я брякнулась на спину в комнате, где родители собирали чемоданы, начала дрыгать руками и ногами, пускать пузыри. Папа перешагнул через бьющуюся в конвульсиях родную дочь, как через бревно. Мама склонилась надо мной и строго спросила:

– Где маникюрный набор? Почему ты никогда не кладешь вещи на место?

Мои родители бездушные киборги – роботы с чипами и микросхемами вместо сердец. Четырнадцать лет, с рождения, я пытаюсь расшатать

их нервную систему, но она сделана из титановой проволоки. Они уезжают в отпуск! За мной должна присматривать любимая бабуля, которая заядлая альпинистка и в данный момент ползает по горам Кавказа. Несостыковка в два дня: папа и мама решительно отказываются оставить меня одну и отдают, как они выражаются, «на передержку» маминой подруге детства. Из нынешних знакомых меня бы никто не взял.

Спектакль провалился, мимо кассы. Встаю с пола и иду полоскать рот. А все потому, что полгода назад родители уже оставляли меня одну, когда махнули в Петербург к друзьям. Если честно, то они сами виноваты – вернулись на день раньше. Так поступают только глупые мужья в анекдоте: возвращается он из командировки…

Возвращаются они из Питера и застают картину. Я и две мои подружки, в одних трусах, с ног до головы покрытые татуировками (переводные картинки), волосы розовыми и зелеными прядями покрашены (одноразовый эффект), изображаем под музыку пляску апачей. В пепельнице дымятся сигареты (дрянь ужасная), а на столе бутылки пива (сначала горько, потом привыкаешь).

Когда меня схватили после непродолжительной погони и стали драить в ванной, я так визжала, что пришел сосед снизу.

– Интересно, – говорит, – что нужно с ребенком делать, чтобы он так орал?

Папа, взмыленный и гневный, честно отвечает:

– Мы ее купаем.

– Первый раз в жизни? – уточнил сосед. – Тогда понятно.

Кстати, подружки мои, заявившись домой в соответствующем виде, без всяких пыток с ходу заявили родителям: «Это Катя придумала!» – я то есть. Понятное дело, их не наказали, только водиться со мной запретили.

На «передержку» меня определяют к тете Лизе. Мама о ней рассказывает:

– Чудный человек, доброты исключительной. В детстве мы были неразлучны, а потом пути разошлись.

– Главное, она Катьку нашу не знает, – бурчит папа.

Он злится, потому что портативный компьютер на время отпуска достается мне. С папой мы слегка подрались, но мама встала на мою сторону: в четыре руки и две глотки мы фазера победили.

– Лиза, – продолжает мама, – несколько задержалась в развитии. Возможно, виновата ее профессия и контингент, который ее окружает. Она в детском саду воспитательницей работает.

– Контингент играет такую большую роль? – удивляюсь я.

– Безусловно, – отвечает мама, которая студентам философию преподает.

– Бедный папочка! – всхлипываю я.

– Почему это я бедный? – настораживается он.

– Ты же сам говорил, что все дни с мышами и кроликами проводишь, опыты на них ставишь.

Мама прячет лицо, папа показывает мне кулак. Он бурчит, что такие перегрузки, как со мной, ни один трудовой кодекс не выдержит. И он, папа, заслужил отдых от параноидальной личности с замашками диктатора, то есть от меня, родной и единственной дочери.