Одноклассники бывшими не бывают
Шрифт:
Но тем, кто ехал вместе со мной, было, в принципе, все равно. Они были слегка пьяны, возбуждены и веселы. Менялись блестящими шляпами и красными колпаками, пили шампанское из горла и размахивали светящимися волшебными палочками так, что от их мерцания слезились глаза.
— Девушка, улыбнитесь, вы такая красивая! — пристал ко мне высокий парень в дьявольских рожках. — Хотите, исполню любое ваше желание? Я волшебник! Загадывайте!
— Исчезните! — от всей души загадала я.
Он покачал головой, вздохнул, но и правда исчез.
Наверное,
Пальцы мерзли — с перчатками я так и не справилась.
Дома по-прежнему царил разгром. За прошедшую неделю, к сожалению, меня не навестили волшебные гномики и не привели квартиру в порядок. Я с трудом отодвинула от двери матрас, вошла в разгромленную комнату — и вдруг поняла, что устала. Сил не осталось даже на минимальную уборку, даже соорудить спальное место казалось непосильной работой.
Я села в кресло у рабочего стола и просто вертелась в нем туда-сюда, туда-сюда, глядя в потолок. В голове была звенящая пустота.
Отличный будет Новый год. Даже лучше прошлого, когда я пила шампанское в одно лицо, ругаясь с президентом по телевизору. А потом пошла гулять и познакомилась с симпатичным парнем, который дал мне пострелять из ракетницы. Мы с ним отлично провели новогодние каникулы, но оказалось, что встречи со мной не вписываются в его рабочее расписание.
Точнее, он не захотел их вписывать.
Ни одной связной мысли у меня так и не появлялось. Я устала беспокоиться и думать, что опять сделала не так. Если меня такой, как есть, недостаточно, то ну это все к черту. Всю жизнь на цыпочках не проходишь, а бояться лишний раз открыть рот — этого я еще в школе наелась и нисколько не скучаю по уникальному тухлому привкусу.
Туда-сюда. В глухой тишине квартиры только поскрипывал механизм кресла — и все.
Скрип-скрип.
Туда-сюда.
Устала. Устала. Устала.
Свернуться бы клубочком и полежать. Но негде.
Поэтому я продолжала крутиться.
Скрип-скрип…
Скрип-скрип…
И тут тишину разорвала резкая трель звонка.
Будь у меня сердцее послабее, этот Новый год стал бы последним.
За дверью стоял Соболев.
Младший.
Я медленно выдохнула. Перед Ильей я бы захлопнула дверь без сомнений, но с его сыном так поступить не могла.
— Передай отцу, что это подлый прием.
— Он не знает, что я тут.
Матвей без колебаний шагнул через порог, и мне не оставалось ничего иного, кроме как посторониться, пропуская его.
— Хорошо… — я прикрыла дверь и повернулась, скрестив руки на груди. — Ну и зачем ты тут?
— Извиниться.
Матвей быстро провел ладонью по лицу, стирая еле заметные, но очень характерные грязные разводы на щеках. Я сделала вид, что не заметила.
— Ты не делал ничего плохого.
— Делал! — сказал он, упрямо вскидывая на меня глаза, но тут же упираясь взглядом в носы кроссовок. — Я знал, что он взбесится, если я покрашусь. Мы с ним это обсуждали, он запретил так делать. Специально не стал тебе говорить,
— Я не знала… — тихо повторила я.
Да и какая разница?
Дело не в волосах. Я все равно однажды сделала бы что-то не так. Маленький манипулятор только приблизил роковой момент.
— Прости меня, я очень виноват, — снова сообщил Матвей своим кроссовкам. — Никогда бы так не сделал, если б знал, чем кончится.
— Спасибо, — искренне сказала я.
Не так уж часто мне встречались в жизни люди, которые открыто признавали свою неправоту. Интересно, это с возрастом уходит? Или в детстве мы тоже изворачивались до последнего? Я не особо помнила — кроме острых приступов отвращения, когда меня заставляли извиняться силком, хотя я даже не ощущала своей вины.
— Ладно, — кивнул Матвей и принялся расшнуровывать кроссовки. — Поставишь чайник?
Я закатила глаза:
— Отцу не хочешь сообщить, где ты?
— Сам найдет, — отмахнулся он и сунул нос в разгромленную комнату. — Ого…
Я прошла следом, щелкнула выключателем — лампочка в люстре ярко вспыхнула и погасла навсегда. Черт знает, что за день!
Пришлось включить рабочую лампу. В ее холодном белом свете ультрамариновый цвет на Мотькиных волосах смотрелся особенно шикарно. Очень зимний оттенок, и идет ему необычайно.
Вот зря Соболев, все-таки зря.
Могла бы и я с завучем поговорить, в чем проблема? Только в том, что я совершенно никто этому несносному подростку?
Одноклассница родителей — это не статус.
Матвей плюхнулся в мое скрипящее кресло, сделал полный оборот и внезапно вперился в меня фамильным пристальным взглядом:
— Ты любишь папу?
— Допустим, — я скрестила руки на груди.
— Ой, нет… — он смешно сморщил нос. — Давай без этого.
Ох, какие знакомые интонации прорвались вдруг!
Я постаралась скрыть улыбку:
— Люблю.
Матвей еще немного покачался туда-сюда. Скрип кресла бесил, но я ждала продолжения.
И дождалась.
Он замер и снова встретился со мной взглядом:
— Тогда роди мне сестру.
— Что?! — я поперхнулась воздухом.
Ничего себе заявки!
— Ну, когда папа начал возникать, я понял, в чем проблема. Ты сейчас мне никто. Но если у меня будет сестра, станешь…
— Кем? — еле откашлявшись, спросила я.
— …мамой.
Он отвел глаза, рассматривая стену.
Ну что с ним делать?
Я вздохнула:
— Не конопать мне мозги. Мама у тебя уже есть. Я сразу сказала, что это технически невозможно.
— Другой мамой. Что тебе непонятно? — Матвей кинул на меня мгновенный быстрый взгляд и снова отвернулся.
В другую сторону.
Там ему на глаза попался мой рабочий стол, где, освещенные безжалостно ярким светом, валялись мои неудачные попытки собирать украшения в мрачном состоянии духа.
Он залип, разглядывая инфернальных уродцев, на которых не польстились даже воры.