Одолень-трава
Шрифт:
«Лезет всякая чепуха в голову», — мотнул он головой, быстро наклонился и стал одевать лыжи. Пока одевал их — озябли руки. «Разойдусь — быстро согреюсь», — сказал он про себя и, оттолкнувшись, выехал на дорогу. В стылой тишине тоскливо завизжал под лыжами слежавшийся снег. Гаврюша пробежал болото, оно начиналось сразу за посёлком, миновал первый лесок, — а ночь всё не торопилась уходить. Слева в темноте неясно обозначилась ограда кладбища, и Гаврюша крепче нажал на палки.
Он успел убежать за речку Малую Чецу, когда небо начало сереть и сухие звёзды стали медленно и неохотно испаряться.
За речкой, сойдя с накатанной лыжни, пошёл вдоль берега искать сенник — дорогу
«Да-а, вот тебе и ворга. Попробуй тут её найти», — зябко передёрнул он плечами. И сколько ни всматривался в бескрайнюю девственно-чистую ширь — ничего, кроме бесконечного холодного безмолвия. Струятся белые ленивые ветерки, тоскливо шелестят обласканные морозами и ветрами снега, даже ветру не за что зацепиться в этой белой, застывшей пустыне.
Ох и велико лешачье болото! Может быть, вернуться, — кто будет знать? Но как же тогда краски? А новая стенгазета? А оленья упряжка в развевающихся цветных лентах, мчащаяся по тундре, которую он так давно мечтает нарисовать?
«Нет, умру, но дорогу найду!» — с силой воткнул Гаврюша палки в снег и заскользил напрямик. И вдруг радостно вскрикнул: на низкой сосенке, заплывшая смолой, явственно виднелась старая затёсина.
Так, от затёски к затёске, чья-то добрая рука перевела его через это мёртвое, огромное болото.
Когда дорога вывела его в сосновый борок, уже совсем рассвело. Теперь у него в голове сидела одна мысль: зимний день короток, успеть бы убежать подальше, пока светло.
Днём идти стало веселей, но дорога прослеживалась всё хуже и хуже, всё время приходилось быть начеку. Нестерпимо захотелось есть. Холодный затвердевший хлеб аппетитно вяз в зубах, таял во рту слаще сахара. Хорошо бы попить воды, но о ней сейчас не стоит и думать. Он знал по опыту: стоит раз напиться, как появится неутолимая жажда, а с ней обильный пот, уносящий силы. Нет, нет, в пути лучше потерпеть. И всё-таки, переходя через ручеёк, не удержался, макая остатком ломтя в родниковую полынку, немного утолил жажду.
Дорогу то и дело пересекали следки горностаев, наброды куропаток и тетёр, торные тропки зайцев, а раз его напугал глухарь, с треском и грохотом вылетевший из-под елового выворотня. «Эх, побежал бы я за тобой в другое время, сейчас же нельзя, ещё с дороги собьёшься», — проводил его Гаврюша долгим взглядом.
А время торопит, зябкое низкое солнце, того и гляди, упадёт к ночи. И нажимает, и нажимает Гаврюша, поддаёт ходу, нательная рубаха взмокла, хоть отжимай.
«Эх, — проглотил он слюну, — мама сегодня, наверно, уху из ершей варила». Ничего не скажешь, хороша ушица из свежих ёршиков. И хоть отец смеясь любит повторять, что «знатная рыба ёрш: на копейку съешь, на рубль хлеба расплюёшь», — всё равно в ухе нет рыбы вкуснее. При мысли о ершах Гаврюша улыбнулся, вспомнил свою первую рыбалку с дедушкой Матвеем.
«Эх, дедо, дедо», — горестно вздохнул он и приналёг на палки. Дорогу пересекала глубокая ручьевина, тут надо было глядеть в оба, пока лыжи несли его вниз.
Где-то в середине дня, судя по солнцу, он решил отдохнуть. Найдя упавшую сухостоину, наломал сучьев, разжёг маленький костерок. Присев на валежину, съел ломоть хлеба с двумя кусками сахару. Рука было снова
Затоптал, забросал снегом остатки костра и медленно заскользил вперёд. Но как тяжело стало идти, будто половину силы оставил у костра.
«Засиделся однако. Вот разойдусь — сразу станет легче», — убыстрял он шаг, стараясь не сбить дыхания. Откуда-то снова выползли сомненья: что если он заблудится, а если волки или буран? Но стоило подумать о красках, и все страхи понемногу улетучивались.
Дороге, казалось, не будет конца. Большие и малые болота сменялись узкими тощими лентами боров, а признаков жилья что-то не было и в помине. Идти становилось всё трудней и трудней, лыжи и палки непомерно отяжелели, наверное, уже десятый пот прошил волглую рубаху. Во рту пересохло, горькая, липкая слюна жгла гортань. Распирая грудь, где-то под горлом бухало сердце.
Вот и темнеть стало. Этого он боялся больше всего. Эх, не успел, не сумел дойти до наступления темноты! «Ладно, — одёрнул он себя, — нечего тут паниковать. Думай-ка лучше о чём-нибудь приятном».
В посёлке уже, наверно, зажигают свет. При упоминании о посёлке, о тёплом доме сладко и тягостно заныло внутри. Но он заставил себя не думать о доме, постарался всмотреться и вслушаться в окружающее. По дремучей настороженности, окутавшей землю, Гаврюша почувствовал: что-то меняется.
И точно, вскоре легко, играючись, подул ветерок. Он то затихал, то усиливался, пока не окреп. По зыбким, плывущим сувоям всё тревожней заструилась, заметалась сухая позёмка. Теперь уже не стесняясь, с каждым порывом всё резче, всё настырней загулял в вершинах деревьев ветер. «Всё что угодно, только бы не метель, — тоскливо подумал Гаврюша. — Грянет непогодь — пропаду, пожалуй, в этой пустыне». И от одной этой мысли всё тело пронизало ледяной дрожью.
«Эх ты, увидал ветерок, сразу и нюни распустил! — зло сплюнул он. — Батя на Ладоге в сорок втором, под бомбами, под пулями, месяцами не видел тепла, шапка к голове примерзала — не отдерёшь. А ты… герой!»
Но как ни взбадривал он себя, как ни ругал себя последними словами, усталость долгого дня брала своё. Лыжи не хотели слушаться, ноги, руки, всё тело налилось свинцовой тяжестью, идти было всё трудней и трудней. Погасла скорость, и вместе с ней уходило тепло. Чтобы не обморозиться, то и дело приходилось нещадно растирать лицо, разминать до жгучей боли нос. Негнущимися пальцами Гаврюша потуже затянул ремень. Всё больше мёрзли ноги, коленки саднило, словно их натёрли песком.
Совсем стемнело, а проклятой дороге конца-краю не было. «Эх, сейчас бы костерок разжечь», — думал он с тоской, но в такой ветрище о костре нечего и думать. Да и топора с ним нет. А без топора хорошего костра не соорудить. «Эх ты, таёжник, вот что надо было обязательно взять с собой — топор, лёгкий острый топор. А всё самонадеянность — убегу, успею засветло. Вот тебе и успел».