Одолень-трава
Шрифт:
Ей показалось подозрительным это наведение порядка в квартире: ведь они с Вадимом не просто так, нежданно-негаданно, нагрянули сюда. Вадим сказал, что мама хочет обговорить некоторые детали свадебного вечера и будет ждать их к обеду. Спрашивается, зачем разыгрывать мизансцены вроде: «Ах, Вадюша, ты не один?!», зачем устраивать эту возню со шторами, другого времени, что ли, нельзя было выбрать?..
Додумать мысль до конца ей помешал приход Вадима.
— Как ты считаешь, что тут так, а что не так? — прямо с порога спросил он, обводя рукой комнату. — Что бы, по-твоему,
От часу не легче! Что они с мамой, сговорились, что ли?!
— Ты сначала скажи, как сам-то считаешь? — вопросом на вопрос ответила Вика. — Ну, вот висит прекрасный пейзаж. И рама к картине со вкусом подобрана… А зачем рядом-то эта киса пристроена?
— Какая киса? — не понял Вадим.
— Скажу по другому: писаная красавица… Поглядишь на нее, и во рту приторно становится — такая она вся конфетная.
— Это идеал девичьей красоты, — усмехнулся Вадим. — И как всякий идеал, он…
— Чей идеал, позволь спросить? — не дав договорить, перебила Вика.
Вадим замялся. Усмешка сошла с его лица, и оно разом потускнело.
— Понятно, не твой. Но ведь комната вроде твоя… А эта чеканка у двери? На чеканку сейчас мода, ладно. Но на стенку вешать, наверное, надо не первый попавшийся ширпотреб…
— Это мне подарок ко дню рождения, — тихо проговорил Вадим и кивнул на дверь.
Он сидел поодаль на диване, и вид у него был, как у ребенка, которого ни за что ни про что обидели. Вике стало даже жалко его, захотелось пересесть на диван и приласкать этого большого милого ребенка.
«И что ты, собственно, напустилась на парня? — запоздало сама себя одернула она. — Тебя по-доброму, по-хорошему спросили, что тебе нравится, что нет, а ты в ответ произносишь обличительные речи…»
Ей, конечно, и раньше приходилось бывать у Вадима. Но и не часто она бывала, и чувствовала себя всегда скованно, напряженно, будто по тонкой жердине через омутистую речку шла. Однажды разве что она была сама собой: Нина Васильевна отсутствовала, они пили чай с Вадимом и его отцом и так-то славно разговаривали. Николай Сергеевич рассказывал о своих поездках по Сибири, о Байкале, об Ангаре. И интересно было, и, главное — непринужденность, естественность во всем чувствовалась. Вадим и то был не таким, как при матери, не маменькиным сынком Вадиком, а просто Вадимом…
Дверь деликатно-медленно открылась, и в комнату вошла Нина Васильевна.
— Слышу, какой-то горячий спор-разговор тут у вас идет. — Она прошла в дивану, села. — О чем, если не секрет? Вике сразу стало очень жарко: а что если Нина Васильевна слышала ее речи!
— Ну какой, мам, секрет, — выручил Вадим, — просто говорили, что, может, кое-что придется переставить-перевесить.
Нина Васильевна метнула быстрый взгляд в сторону Вики и недобро подобрала губы. Вика уже приготовилась к тому, что с них сейчас сорвется что-то нелестное в ее адрес. Однако Нина Васильевна сумела сдержать себя.
— Что ж, — сказала она почти ласково, — устраивайтесь, как вам хочется. Мне что — лишь бы вам было хорошо.
Но сквозь этот почти ласковый голос пробивалось, слышалось
Вадим, разумеется, тоже почувствовал в великодушном разрешении матери скрытое неудовольствие и, должно быть, почел за лучшее обтекаемо закруглить разговор:
— Ну, это не к спеху, у нас еще будет время все обговорить.
— Я тоже так думаю, — уже другим тоном подхватила Нина Васильевна. — А сейчас давайте обговорим неотложное.
Она поудобнее утвердилась в уголку дивана, как бы давая этим понять, что разговор будет обстоятельным.
— Делать такой вечер дома — у нас ли, у вас ли, — и дураку понятно, нельзя: ни попеть, ни поплясать, ни вообще повеселиться… — так начала Нина Васильевна.
А далее последовало красочное описание тех великих трудов, которые ей пришлось предпринять, чтобы найти нужное кафе: чтобы оно было и просторным, и в то же время уютным; чтобы находилось не обязательно на улице Горького, но и не на окраине.
Нина Васильевна говорила о меню свадебного пира, о музыке, даже о том, в каком порядке размещать гостей за столом…
Вика слушала плохо, мешала сосредоточиться неотвязная мысль: зачем, зачем она все это рассказывает? Чтобы они с Вадимом прониклись чувством великой благодарности? Они и так уже давным-давно прониклись, заслуженную же медаль за трудовую доблесть все равно дать не вольны. Разве что со временем поставят на той вон полке, рядом с чеканкой, домашний портативный памятник…
А еще и то непонятно было Вике, что Нина Васильевна пригласила ее будто бы затем, чтобы что-то «обговорить», но что обговаривать?! Не полезет же она со своими соображениями, если бы даже, паче чаяния, такие и были. И Нина Васильевна сама это прекрасно понимает, иначе бы «обговаривание», хотя бы по виду, не выглядело сплошным едино-говорением.
Слава богу, кажется, оно подходит к концу. А вот и о Вике Нина Васильевна вспомнила:
— Ты, Вика, что-то все молчишь?
«Как это мило! Сама же слово вставить не давала, а теперь — почему ты молчишь?»
— А что я должна сказать?
— Ну, может, я что-то не так сделала, что-то упустила — мало ли что! — выговорившись, Нина Васильевна словно бы подобрела.
Опять выручил Вадим. Он, по всему видно, не меньше Вики томился этим беспредметным разговором и тоже хотел поскорее его закончить.
— Все так, мама, все правильно, все хорошо.
— Ладно, коли так, — довольно заулыбалась, размягчилась Нина Васильевна. — Не для себя стараюсь, а хочется, чтобы и для вас приятно, и гостям весело было… Ну, вы тут еще немного потолкуйте, а я пойду салат приготовлю. Обедать будем.
Как только дверь за Ниной Васильевной закрылась, Вика пересела с кресла на диван и тихонько обняла Вадима:
— Спасибо, Вадя. Без тебя мне было бы туго.
Вадим ответно притянул к себе Вику, коротко поцеловал в шею и, положив подбородок ей на плечо, замер.