Одухотворенная земля. Книга о русской поэзии
Шрифт:
окружающей серости, но нет раздвоенности, как скажем, у Бодлера или Верлена. Да, он урбанист, но не подпольный человек и не певец
подвалов, как Корбьер — он был зачарован небом едва ли не в большей мере, чем землей. Видимо, из-за болезни в нем развилось обостренно-
радостное восприятие жизни. Он спешил жить и дышать. Для него не меньшей трагедией было, что «нет Золотого руна» и «что вчера разбился
Фаэтон», чем житейские неудачи. Лирика — и очень нежная, в том числе и любовная,
определенное количество подражаний, в основном поэтам Серебряного века, больше всего — Блоку, Гумилеву и О. Мандельштаму, но роднит его
с ними прежде всего родственное отношение к культуре, к прошлому, а если шире — ко времени-пространству, которое для него неделимо и
поэтому вослед за Данте, О. Мандельштамом и Гумилевым (Гёльдерлином, Леконтом де Лилем, Байроном, Паундом, Элиотом), он стремится в
«золотую, как факел, Элладу»:
Нет прекраснее песни ветров!
А поэтам — желанней награды,
Чем жемчужная сеть островов
И коринфские кудри Эллады —
Нет на свете губительней яда,
Чем слова увидавших во сне
Обречённую вечной весне
Золотую, как факел, Элладу!
«Альба»
«Жемчужная сеть островов» — это, конечно, те острова, которые Осип Мандельштам называл святыми:
О, где же вы, святые острова,
Где не едят надломленного хлеба,
Где только мёд, вино и молоко,
Скрипучий труд не омрачает неба,
И колесо вращается легко?
«Черепаха»
Гёльдерлин называл их «возлюбленными», Байрон — благословенными (Blessed Isles), а Леконт де Лиль не задумываясь назвал их святыми,
как заметил польский исследователь творчества Осипа Мандельштама Пшибыльский[325].
По синкретизму образного видения поэт сравним, пожалуй, лишь с О. Мандельштамом, а по динамизму, экспрессии и по накалу, Роальд
Мандельштам занимает совершенно уникальное место в русской поэзии. Развивался он с сумасшедшей духовной скоростью — за какое-то
десятилетие он прошел путь от одаренного подражателя до выдающегося поэта, научившись своё совершенно неповторимое видение передавать
столь же неповторимо, причем работал он с голоса, обладал абсолютным поэтическим слухом, и причина его уникальности не в том, что он был
наркоманом, а «алкоголику Блоку такие образы и не снились», как писал Кузьминский [326] — у вполне нормального Б. Пастернака сходное зрение
и динамика развития образа, как было показано выше. Несмотря на расхождения с Кузьминским, в главном я с ним согласен: второго (ни Блока,
ни Гумилева, ни О. Мандельштама, ни Маяковского) — не было. Есть поэт.
Февраль 2005
Неприкаянный
Николай Шатров
Николай Шатров (1929–1977) жил трудно, а писал легко и естественно — так дышат, так птицы летают: «Но ребра под кожей сам Бог
натянул / Земле неизвестною лирой». Поэзия была смыслом его жизни, его судьбой. Мятущаяся душа, он исповедовался и обретал покой в
творчестве — «твой неприкаянный покой» — так писал Шатров о своей музе в стихотворении, написанном в пятидесятые годы. Его стихи
поражают открытостью, исповедальностью, но также и жесткостью, даже гневом и злостью — как в «Каракульче» и в «Неравном поединке» — об
охоте на волков, написанном, кстати, раньше, чем более известное стихотворение Владимира Высоцкого:
Твердишь, что устал от работы…
А видел когда-нибудь ты,
Как били волков с вертолета
Прицельным огнем с высоты?
Однако стихотворение — не упражнение на тему охраны окружающей среды и не заканчивается возмущением против убийства волков — у
вожака поэт учится достоинству и презрению к смерти:
Навстречу чудовищу, гордо,
В величье бессильной тоски
Зверь поднял косматую морду
И грозно ощерил клыки.
Он звал к поединку машину!
Врага, изрыгавшего гром!..
И даже такие мужчины
Шесть раз промахнулись по нем.
Когда его подняли в пене,
Сраженного выстрелом в пах,
Две желтые искры презренья
Еще догорали в зрачках.
31 декабря 1960
Юношеские стихи Шатрова настолько безыскусны, что иногда несколько прямолинейны. Со временем он научился скрывать боль и соль
труда между строк — швы стали незаметны. Так пришло мастерство, появилось умение подняться над собственной болью:
Каждый стих свой проверяй на юмор:
Не смешно ли простонала боль?
На смену прямолинейности пришла афористичность: «Нет мертвых форм, есть мертвые сердца». В ранних стихах Шатрова слышны были
отзвуки Блока, Пастернака — это был камертон, по которому поэт настраивал свою лиру:
День склонил лебединую шею
В золотой лучезарной пыли…
Молодея и все хорошея,
Я приветствую солнце земли.
Возмужав, он начал спорить со своими учителями, — не плюя в источник и преклоняясь перед мощью предтеч:
Наследник небывалой мощи,
Чужое золото стихов —
Нетленные святые мощи, —
Я принял…
Николай Шатров!
Поверив в свой дар, поэт осознал и свою ответственность перед ним — ни разу не покривил душой, не сфальшивил. Были удивительные