Одушевляющая связь
Шрифт:
Сегодня подростки окружены тысячами абсурдных советов, исходящих от взрослых. Чего стоит одна только реклама! А как характерна для родителей привычка общаться с детьми в приказном тоне и почему-то в прошедшем времени – «встала, оделась!» – некое повеление неизвестно кому и одновременно акт исполнения.
Наш разговор с ребёнком и жизнь рядом с ним происходит в некой отстранённой форме. Кто с кем общается? Особенно ранит слух риторический вопрос (будто бы оправданный):
– Этическая категория. Это что-то из философии детства?
– Да, для меня сейчас проблема Детства ближе проблемы Ребёнка, как бы странно это ни звучало. Здесь можно упрекнуть в некой отстранённости от доли конкретного ребёнка. Но скорее это есть проникновение, переосмысление живого каждодневного опыта, накопленного с годами. И если ты взял на себя в этом мире роль не уходящего от детей – взгляд приобретает иную временную пространственность. Такое движение позволяет однажды прийти к точке, с которой можно взглянуть на детство, как на вечное, неумирающее, и услышать собственный голос внутреннего моления о детстве.
Я часто возвращаюсь к Янушу Корчаку и мысленно проживаю вместе с детьми, сделавшими счастливой его жизнь. Мне близка судьба Анны Франк. И совсем недавно я ощутила какие-то реальные по датам временные параллели между нами. Анну Франк нацисты увели из мира её тайной комнаты в тот же день, за несколько лет до моего появления в этом мире. Тогда же, 5 августа были уведены дети Корчака.
Понимаете, не обладая внутренней глубиной сопереживания уже былого, нельзя оценить значимость живущего сегодня. Тогда вообще упускается возможность видения проблемы детства и взросления, осознание перемен.
– Эти перемены тревожат?
– Да, и особенно, если говорить о детях. Дело в том, что наши подростки живут в подростковом мире взрослых людей. И конфликт неисчерпаем.
– Разве так было не всегда? Проблема отцов и детей…
– Да, была всегда, но сегодня она звучит иначе. Я не историк, но, как мне кажется, такое состояние подростковости рождено 20-ми годами. Вместе
Тогда это было только сужение, параллельно существовала ещё не выведенная социумом часть взрослых людей, осознающих и себя, и свою связь с миром. Но они уходят, и «возрастное равновесие», ими удерживаемое посредством величайшего напряжения духовных сил, стремительно нарушается.
Некоторые, конечно, сумели чудом вырасти, вопреки устоявшимся нормам и ожиданиям. Они как яблоки, созревшие в тени, и дети их – плоды из того же сада, с проблесками солнца.
Осознанное взросление представляло собой коммунарство, пытавшееся выйти за рамки всеобщей ограниченности. Детей учили рефлексировать, а это явный признак взросления. Разумеется, такие островки вызывали недовольство остального «моря». Мне запомнилась одна из юбилейных конференций «коммунаров», на которой Анатолий Викторович Мудрик говорил про всё те же двадцатые годы. Гуманитарная среда сужалась, и художественная рефлексия постепенно была утрачена, а вслед за ней исчез и опыт работы над внутренним миром.
– Вы думаете, что родовые черты нашего прошлого устойчивы настолько, что аукаются у современных подростков? Ведь они родились уже в эпоху перемен.
– Вот именно, перемен. Мало того, на рубеже эпох, формаций. Они родились в зыбкости, получив комплекс духовных детдомовцев, у которых нет прошлого. У них нет опоры на удачу предшественников, за счёт которой возможно устраивать своё сегодняшнее бытие. У них нет будущего, которое отметено скепсисом беседующих на кухне родителей.
– А о чём беседуют родители? Память пластична и сохраняет то, что выгоднее помнить. Родители вспоминают юность, которая не может не быть прекрасной. Родители родителей чтят собственный жизненный подвиг…
– Какая-то косность сковала два поколения и научила детей небрежному нравственному проживанию, обращению к нравственности для внешнего слушателя. И рядом с этим – опыт бросания всего, что не выходит доделать сразу с чувством и умом (поскольку эмоциональная и глубинная посвящённость ему отсутствует). Как некогда и навсегда брошенные сотни строек, больниц, целые железнодорожные ветки…
Конец ознакомительного фрагмента.