Офицер Красной Армии

Поселягин Владимир Геннадьевич

— Это хорошо. У вас заплечный мешок есть?

— Сидоры солдатские.

— Нужно набить их до отказа продовольствием. Нескоропортящимся. Крупами там, солёным салом, сухарями. Есть?

— Ты нас убьешь? — прямо спросила хозяйка. Похоже, она уже пришла в себя, и начала мыслить. При этом продолжая стоять, со злостью глядя на меня и с жалостью на сына.

— Сына вашего да, насчёт вас ещё не решил, — честно ответил я, и ударом ноги свалил Федора обратно на пол, отбирая у него классическую финку, что он достал из-за голенища сапога. — Сказал же, не балуй.

— Сын он мой, кровиночка.

— Воспитали подонка, так держите ответ, —

рассеяно ответил я, разглядывая клинок. Он мне понравился, поэтому я отошёл в сторону и положил его на стол. Заберу с собой. — Отойдите к сыну, чтобы я вас видел обоих.

Проследив, как мать с опаской подошла к сыну и захлопотала над ним, я отошёл к убитым полицаям и снял с них ремни с амуницией и убрал винтовки в сторону. У одного полицая в кармане красноармейских галифе нашлась граната, классическая 'лимонка'. Выдернув ножницы из глаза убитого, вытер лезвия о его же форму и отложил к столу. Они мне понравились, так же заберу с собой.

Одеваться я не торопился, хотя форма капитана висела на открытой крышке сундука, всё так же оставаясь в одном исподнем. В доме было тепло, печь была горячей, протопленной, так что чувствовал я себя вполне комфортно.

Подхватив табуретку, та первая, на которой я сидел и брился во время прихода полицаев, находилась в зоне досягаемости Федора, не хотелось бы давать ему такой шанс, вот я и воспользовался вторым и последним табуретом, я поставил её у стола и, проверив мыльную воду в крынке, поморщился. Та успела остыть. После чего сев на табуретку, с интересом посмотрел на языков, мысленно прикидывая с каких вопросов начинать.

— Ну что граждане предатели родины. Хотелось бы выслушать ответы на несколько заданных вопросов. И первый из них: какой сейчас год, месяц и день. Второй, где мы находимся? Ну а третий самый простой. Один я такой попал к вам в сети или ещё кто есть? Про лётчика наврали или действительно грех смертоубийства на себя взяли? Давай Федор, изливай душу.

Последний вопрос я задал не просто так. Больно уж отработано всё это было. Ловушка явно не первые день действует. Да и правильно, куда подадутся окруженцы или беглецы, если не к крайнему дому на окраине деревушки. Не знаю, кто придумал посадить тут мать Федора, но продуманно всё было хорошо. Думаю, и дом им не принадлежит, или выселили хозяев или похоронили.

— Меня Григорием зовут. Федор вон, у порога лежит, — хмуро ответил старшой.

— Хм. Твоя мама сказала, что Федор гуляет, думал это ты. Ошибся, бывает. Давай Гриша, изливай душу. Или хочешь, чтобы я полевой допрос провёл. Знаешь что это такое?.. Тем более. Валяй, я жду.

Задавая наводящие вопросы, я внимательно слушал Гришу. По первым вопросам ответ был такой. Вылез я из могилы действительно там, где и погиб. То есть информация подтвердилась. Подсчитав сколько прошло времени с того момента я понял что пролежал в могиле порядка девяти месяцев. Ха, заново родился. Сегодня был вечер четверга, шестнадцатого апреля тысяча девятьсот сорок второго года. О фронтах Гриша знал только со слухов. Киев немцы всё-таки взяли. Правда с большими потерями, и не было того огромного котла. Было три, но меньше. В одном сгинули войска в количестве полутора сотен тысяч бойцов и командиров, в двух других общим счетом около семидесяти тысяч. Остальные отошли и создали новую линию обороны, встав на защиту Москвы. Немцы дважды прорывали их, и фронт всё откатывался и откатывался к столице. Когда ударили морозы, немцы находились в ста пятидесяти километрах

от столицы, бросая в бой всё что было под рукой. Для них был в тот момент только один выбор: всё или ничего. Как и в моём мире, тут тоже был удар советских дивизий с Дальнего Востока, которые отбросили немцев на пару сотен километров. Сейчас шла позиционная война, обе стороны накапливали резервы. Крым немцы взяли. Одесса тоже пала под их ударами, но гораздо позже. В общем несмотря на моё вмешательство по сути ситуация была всё так же тяжёлой. Про Ленинград вот только узнать не удалось, о нём Григорий ничего не знал.

— Подождите, — помотал я головой от удивления. — Что вы сказали?

— Я говорю, что летчика мы поймали у рощи. Он там костёр развёл и грелся.

— Это я понял. Ты про крики рассказывай?

— Крики? — задумчиво переспросил Гриша, и поморщился, невольно пошевелив сломанной ногой. — А что крики? Дедок один поехал на санях в рощу, нарубить веток, дрова у них к концу стали подходить, так услышал вой из-под земли и утёк. Всем рассказал про это. Так что местные к роще, а тем более к стану теперь и близко никто не ходит. Бояться, что чудище из-под земли вылезет и их утащит к себе.

— Давно это было? — спросил я, смущённо почесав щеку.

Ну да пару раз я впадал в панику, пока характер не закалился до состояния кремня. Видимо в один из этих эпизодов и попал дровосек.

— Давно, в январе.

— Понятно. Теперь давай про лётчика. Что там с ним?

— Да ничего, подошли, винтовки наставили, разоружили… Прикладами… и повели сюда. Сейчас у меня в сарае сидит, ждём, когда погода наладится чтобы его в комендатуру отвезти.

— Так он здесь значит? — протянул я.

— Здесь, — хмуро бросил Гриша.

— Ясно. Значит так, сейчас я тебя связываю и иду с Ириной Васильевной к месту содержания лётчика. Пусть покажет, где он заперт. Надеюсь, сюрпризов не будет и вас действительно в деревне только трое, нет четвёртого?

— Трое нас, — с некоторой отстранённостью бросил Гриша.

Причина такого его эмоционального состояния была в следующем. Отошедшая от сына Ирина Васильевна вдруг бросилась на меня, решив своей массой сбить с ног, а там и сынок подоспеет. Почти сразу я ушёл в сторону, спуская курок 'нагана'.

Это сопротивление немецких холуев, меня даже порадовало, да и зря, что ли я открылся для нападения. Между прочим, специально это сделал. Парня мне было не жаль, казню без проблем, но вот с женщиной я так не мог. А тут всё решилось само собой. Получив пулю в лицо, та вошла ей точно в переносицу, женщина рухнула, упав слева от меня, а я направил ствол на Гришу, который на четвереньках пытался добраться до меня следом за матерью и трижды спустил курок.

Помахав рукой разгоняя дым сгоревшего пороха, я проверил, есть ли пульс у семейного подряда, провел контроль Грише, тот ещё дышал и, зевнув, подошёл к столу, взяв из миски солёный огурчик.

Особых моральных терзаний от уничтожения этой мрази я не испытывал. Во-первых, накрутил себя, думая о пользе этого дела. Во-вторых, я фронтовик. Брать на себя ответственность и действовать умею.

Добив огурчик, был он очень даже неплох, я подошел к сундуку, перешагнув лужу крови под Гришей и взяв командирские синие галифе, надел их. Надо бы конечно красноармейское надеть, да перешить на них петлицы согласно моему званию, но подождёт. Как я понял, лётчик фактически на улице пережидал в сарае третий день. А это непростое дело, уж поверьте мне.