Офицер
Шрифт:
Он рассказывал, а она слушала до тех пор, пока не проснулся Игорь. [89] Ольга смотрела на мужа и верила всему, что он ей рассказывал. И пошла готовить сыну завтрак с полным убеждением, что в будущем, которое уже не за горами, будет славная, прекрасная, светлая коммунистическая жизнь. Валерий Павлович смотрел на жену, на сына и остро жалел, что нельзя рассказать всем о том, что открылось ему. Вот только о человеке из будущего он никому не рассказал и рассказывать бы не стал. Не время еще. Слишком много вокруг врагов.
89
Старший
Москва. Старомонетный переулок
Надежда Никитина открыла ключом дверь и вошла в длинный коридор своей квартиры. Темный и длинный, он был заставлен разной рухлядью, на стене висели два велосипеда и большое деревянное корыто. Осторожно лавируя между вещами, девушка пробралась к своей комнате.
Несмотря на поздний час, с кухни слышались громкие голоса соседок и сильно пахло чем-то кисло-горелым. Надя улыбнулась: опять тетя Маша выясняет у тети Моти и Фимы Моисеевны, кто это взял ее ершик для чистки примуса?
Грохнула дверь, и в коридор выскочила растрепанная и красная тетя Мотя. Увидев Надежду, она кинулась к ней:
– Вот ты, Надька, ты ж – власть наша! – закричала она на всю квартиру. – Что ж ты на эту чуму управы не найдешь?! Сама ж свой ершик вчерась кинула немытый, а сегодня разоряется! Это же разве дело?!
– Матрена Силантьевна… – начала Надя, но больше ничего сказать не успела.
Вслед за тетей Мотей в коридор вылетела тетя Маша и с места в карьер принялась честить ту на все корки.
– Ах ты ж, глаза твои бесстыжие! Девку-то почто в свои дела путаешь?! Наденька со службы, усталая, а тебе сразу – жалобиться! – Она замахнулась поварешкой, но, конечно, не ударила, а повернулась к Надежде и совсем другим тоном спросила: – Устала, Надюха? Есть хочешь? Хозяин убоинки принес, так я щей наварила.
Из-за закрытой фанерной двери раздался трубный бас дяди Тихона, трудившегося слесарем в трамвайном депо:
– И то дело! Надюха! Айда с нами щи рубать! А к щам и ишо кой-чего найдется…
– Я тебе, ироду ахонскому, вот сейчас покажу «кой-чего»! – взвилась тетя Маша. – Тебе б ночь-полночь – все винище хлестать! Ах ты ж!..
И с этими словами она метнулась в свою комнату.
Тетя Мотя покачала головой ей вслед, а потом повернулась к Надежде:
– Вот же ж характеру бог послал, – вздохнула она. – Истинный бог, чума!
Она прошествовала на кухню, где сразу же загремела посудой, громко охая и причитая. Кисло-горелым пахнуло сильнее.
Надя прошла к себе через комнату Фимы Моисеевны. Ее сын, семнадцатилетний Солик, еще не спал. Сидя в трусах и майке у стола, он читал при слабом свете лампочки под простым бумажным абажуром большую потрепанную книгу. Увидев Надежду, он покраснел, одернул майку и постарался спрятать голые ноги под скатерть. Надя улыбнулась, махнула рукой:
– Компривет, [90] Соломон! Что читаешь?
– Добрый вечер, – Солик покраснел еще сильнее. – Вот, «Отверженные» Гюго. Читали?
Книгу эту Надежда не читала, но содержание знала. А потому гордо кивнула:
– А как же. Очень полезная книга, – и, не желая развивать тему дальше, ушла к себе.
Надя знала, что несмотря на разницу в возрасте – почти десять лет, юноша влюблен в нее. Уже целых три года, с тех пор как ему исполнилось четырнадцать, Солик Беркович тайно вздыхал по своей соседке. Из-за этой любви он бросил занятия музыкой и записался в секцию стрельбы – в ту же самую, которую посещала и она. Очень неплохих результатов добился. А когда она задерживалась на службе, то очень часто находила на своей подушке то веточку сирени, то несколько
90
«Комсомольский привет» – распространенное приветствие между комсомольцами и молодыми членами ВКП(б) в довоенном СССР.
Надя улыбнулась и зашла в свою комнату. Маленькая, похожая на пенал, узкая комнатка с одним окном – зато своя, собственная. И не проходная, как у Берковичей, а угловая, тихая. Правда, холодноватая: места для печки не хватило, но Надя аккуратно платила Фиме Моисеевне свою часть за дрова, и та топила печь посильнее, чтобы тепла хватало на обе комнаты.
Надежда щелкнула выключателем, и сорокасвечёвая лампа под уютным шелковым абажуром осветила спартанскую обстановку комнатки. Этажерка с книгами, табуретка, тумбочка узкая, девичья кушетка, заправленная солдатским одеялом – вот, собственно, и все. На оклеенной газетами стене висели портрет Сталина, фотографии матери, отца и погибшего в гражданскую брата. На вешалке поместились драповое пальто, которым ее премировали за первое место по стрельбе в московском «Динамо», два легких ситцевых платья и одно крепдешиновое, а заодно – летний комплект формы. Вся одежда была аккуратно выглажена, повешена на плечики и обернута газетами от пыли и моли.
На тумбочке стояли чайник, стакан и спиртовка. Надя не любила ходить на общую кухню, а потому кипятила чай прямо в комнате. К тому же ела она чаще всего в столовой на службе, а в выходной довольствовалась бутербродами с вареньем, четыре банки которого прислала мать. Все это богатство стояло под кроватью и в тумбочке, где также хранились ее небогатое белье, запасной стакан, тарелка, нож и заварка с сахаром.
Вытащив из-под кровати вещмешок, Надежда аккуратно уложила в него летнюю форму – на Кавказе наверняка тепло; запасное белье, полотенце, зубную щетку и расческу. Вздохнула: зубного порошка осталось всего ничего – надо новый купить в аптеке. Вот в Тифлисе и купит. И мыло тоже. Огляделась: вроде все собрала. Закинув мешок за плечо, она вышла из комнаты.
– Фима Моисеевна, – обратилась она к соседке, – я в командировку уезжаю, присмотрите там за моей комнаткой, хорошо? В тумбочке – варенье клубничное, вы кушайте, пожалуйста. Я же знаю, вы его любите. И Солик тоже любит…
– Ой, Надюшенька, да куда же ты, на ночь глядя? – запричитала Фима Моисеевна. – Хоть бы поела, девочка, а то вон как похудела. Совсем не заботишься о себе: одни глаза на лице остались. Нет уж, нет уж, садись, я тебя сейчас покормлю сперва. Я такую рыбку приготовила, такую рыбку…
Надя вздохнула и покорно села за стол. В их большой, на восемь семей квартире, лучше было не спорить, а есть, когда дают. А то соседки налетят – втрое больше съесть заставят…
Москва, улица Дзержинского
Расследование гибели Нестора Лакобы началось на следующий день к вечеру. Утром Ежов, Новиков и Чкалов встретились в здании на улице Дзержинского, где Ежов со своей неуемной энергией и педантичностью уже выбил несколько кабинетов и большой зал для общих совещаний. Сразу же по встрече Николай Иванович быстро и четко распределил обязанности и раздал ценные указания. Чкалову он велел найти самолет и подходящую, как он выразился, «летную бригаду».