Офицерша
Шрифт:
— Вот распорядитель какой! Поди ты!..
— Вот стерва буланая! Зазналась… За честь бы должна признавать; он — офицер. Не как Карпушка Тиун… Да магарыч сулит и тебе, и мне…
— Скажи: пущай не мылится, бриться все равно не будет… Чтобы я пошла к нему? Черта с два!., расшибется!..
Прогоняла Ониску. Жаловалась на него отцу и матери. Отец ругался, а мать раз сказала:
— Ну что ж… дело твое такое теперь… Иде же взять копейку-то?..
На Крещенье была ярмарка. Прежде, бывало, Варвара целый день мерзнет в пестрой, нарядной толпе у балаганов
Вечером, когда укладывала спать детей, кто-то постучал в окно. Она вышла, отложила дверь. На дворе слышался голос Марьи:
— Сваха, иде у вас Варька-то?
— Тебе на что? — голос матери.
— Да к нам приехал офицер хоперский… Николай Иваныч… Ему надо економку, — не пойдет ли она?
— Не знаю. Может, пойдет…
Варвара вернулась в избу: заплакала Аришка — она третий день кашляла и жаловалась на голову. Вслед за нею вошла мать с Марьей. У Марьи шуба была надета в один рукав, — видно, что спешила. Да и запыхалась. Она давно уже помирилась с Варварой и — сострадательная душа — тайком иногда приносила ей по ведерку муки — ребятишкам на пышки.
— Варвара, пойдем к нам! — торопливо заговорила Марья. — Офицер у нас… Николай Иванович… Ему, — говорит, — економка нужна…
— Какая економка? — не очень дружелюбно спросила Варвара.
— Ну да не знаешь, что ль? Удовой человек… из себя полнокровный… Он хоть и подлеток, а свежий старик… Птицу привозил в ярманку — гусей, индюшек. Пять возов! — захлебываясь и спеша, говорила Марья: — При деньгах человек…
— Магарыч, что ль, посулил? Ты-то чего стараешься?
— Чудное дело! — развела руками Марья, искренне удивляясь. — Чего стараюсь? Из тебя и стараюсь. До кех же пор тебе у отца- матери на шее сидеть?
— Это ты правду, Машенька! — горько вздохнула мать, подпирая щеку рукой.
— Загулял с нашими. Свекор-то уж пьяный, через губу не переплюнет, а Семен еще держится. «Приведи, — говорит, — мне бабочку…» Погоревал: «Заудовел вот, — говорит, — хозяйство большое, а женского глазу нет… без женщины трудно в хозяйстве»… Пойдем, что ль?
— Вот, пойду еще!.. — резко сказала Варвара, не смущаясь присутствием матери. — Нехай сам идет…
— Да ведь совестится… чтобы мать ай отец чего не сказали…
— Скажут они! Мать отцу сколько раз уж говорила: «Не трожь ходить, чем же она будет кормиться? все мы ее будем кормить, что ль?..»
— Да ведь оно и правда, дочка… — с упреком вставила мать.
— Пойдем, Варька, чего там! — повторила Марья убедительно и веско. — Такой человек… офицер… за счастье надо признавать… «Хозяйство, — говорит, — у меня, слава Богу, да вот хозяйка похарчилась…» При капитале человек…
Варвара молчала. Чувствовала, что с нетерпением глядят на нее и мать, и Марья. Знают, зачем нужна она загулявшему старому офицеру. Знает и сама она. И не может смотреть на это просто, практически, трезво, как смотрят они. А ведь надо: копейки за душой нет… Но тошно сердцу, идет борьба в душе… Грешить грешила она, и много раз грешила,
Тошно сердцу… Подумаешь, — по телу бежит дрожь отвращения…
— Не пойду я! — сказала она упрямо.
— И что ты за натурная такая! — звонко шлепнула по шубе рукой Марья, искренне изумляясь ее отказу. — Ведь тебе же добра желаю… вот ей-богу!..
— Не пойду! Нехай придет сам, — посмотрю, что за орел. Марья ушла. Слышен был во дворе ее раздраженный голос:
— Амбиционная какая! Кабы уж в сам-деле… а то… И еще голос Ониски:
— В чем дело?
— Да вот… для ней же хотела попрочить, — ломается…
— Нехай сюда идет, — говорит, — Ониска.
— Да опасается, кабы чего тут не было…
— Ничего не будет! Я ручаюсь за спокойствие!..
— Да боится…
— Нечего бояться! Пойдем, и я с тобой пойду. Ему скажу, чтобы ничего не боялся…
Онисим вошел в горницу, помолился и развязно сказал:
— Доброго здоровья, старички!..
Офицер Николай Иваныч, толстый, с голым черепом, с рыжими усами и седой щетиной на необъятном подбородке, сидел за столом рядом с пьяным, совсем осовевшим Макаром. Семен в розовой рубахе, забранной в штаны, стоял перед ними и, стуча себе в грудь пальцами, повторял нетвердым и извиняющимся голосом:
— Как хотите, Николай Иваныч, а я не верю этим басням… На скамье около двери сидел лохматый, черный парень с цыганскими глазами — работник Николая Иваныча, Давыд.
— Человек ты, Семен Макарыч, неплохой, даже божественный, — говорил офицер, — а насчет грома и молнии у тебя, как хочешь, — суеверное понятие… Не мешало бы тебе с астрономией познакомиться…
— Потому что я не верю… ученым всем басням…
— Чему ж ты веришь?
— Божественному Писанию верю. Илья-пророк посылает гром, убивает нечистика…
— Ведь вот какой ты человек! Астрономических доводов слушать не хочешь… А-а, доброго здоровья, молодчик! Ты чей? — обратился Николай Иваныч к Онисиму.
Семен оглянулся и сказал:
— Это сватов сын, Онисим. Варькин брат. Ты из чего, Онисим? Онисим откашлялся и сказал:
— За Николай Иванычем. Пойдемте к нам, там погуляете. Николай Иваныч налил стакан водки и, протягивая его Онисиму, сказал:
— Варварин брат? Очень приятно. Ну-ка, дерни…
Онисим взял стакан, принял солидный вид, окинул взглядом присутствующих, иронически кивнул головой на Макара, который сидел с закрытыми глазами и что-то невнятное бормотал, и сказал:
— Ну, за все благое, братцы!..
И залихватским жестом опрокинул его в рот.
— Звали Варьку, — сказал он, взявши ломоть соленого арбуза, — нейдет! Натурная, черт… Упрется тоже — с места не сдвинешь…
Николай Иваныч одернул серую тужурку с засаленными лацканами, собравшуюся складками на его круглом животе, и сказал:
— А если бы привел, я бы за магарычом не постоял. Онисим посмотрел уважительно на бутылки, стоявшие на столе, помолчал, соображая, и сделал решительный жест рукой.