Офицерские звезды
Шрифт:
Дав команду солдату, нештатному повару, накормить офицера, Владимир тут же ушел составлять план боевого расчета на следующие сутки, при этом с некоторым злорадством представив, с каким «удовольствием» Губин будет после недавних домашних харчей давиться пшенной кашей.
Общаться с Губиным ему абсолютно не хотелось, он так же, как и все офицеры застав, особистов не переносил, и не только потому, что те считали себя элитой КГБ, а офицеров застав – людей возившихся в дерьме. Особистов он не любил, во-первых, за то, что в основе своей это были бывшие курсанты пограничных училищ, еще там начавшие свою карьеру «особиста» в качестве стукачей. А, во-вторых,
Отрапортовав потом командованию части о своей работе по «разоблачению» или «пресечению ими угрозы безопасности Советскому государству» – начинались вызовы офицеров застав на партбюро, парткомиссию** и т.д. и т.п., с вытекающими отсюда выводами и последствиями.
Составив план боевого расчета, Владимир вышел из помещения и подошел к солдатам, сидящим на скамейке у отведенного места для курения.
Сев, он оторвал полоску из газеты и стал вертеть «козью ножку». Свернув конусом, он насыпал туда махорки и, загнув в виде трубки, закурил, пуская горький дым и передавая пачку табака по кругу своим солдатам.
Курить он начал на заставе, потому что трудно было быть не курящим: все вокруг дымят, в канцелярии - хоть топор вешай. На посту тоже все провоняло дымом. Несмотря на то, что сигареты давно закончились, бросать курить никто не собирался, наоборот: все озабочены доставанием табака. Сначала солдаты поподбирали все «бычки» в радиусе ста метров от поста, потом начали выколупывать из щелей деревянного сруба мох. Хорошо, что позавчера, проезжая мимо пилорамы, он смог одолжить у мужиков пачку махорки.
Солдаты с упоением обсуждали проблемы, связанные с дембелем. Владимир скупо улыбнулся и про себя подумал: сейчас про дембель поговорят, потом - про баб начнут.
И точно.
– Да, - тоскливо вздохнул рыжеволосый солдат-первогодка по фамилии Колотов,- сидишь тут на краю земли родной: позабыт, позаброшен… ни кино тебе, ни телека, ни жрачки…
– Хоть бы бабу какую-нибудь паршивенькую привезли, что-ли, - страдальчески сморщив лицо, тут же подхватил сидящий рядом с лейтенантом рядовой Меньшов. – Мне старший брат рассказывал – он тоже в Погранвойсках служил в Закавказье, что видел, как для иранских солдат на пост ежемесячно баб привозили, вроде бы как для того, чтобы с них стрессы снимать.
– Вот бы нам…- мечтательно пророкотал басовитым голосом светловолосый солдат в сбитой набок потрепанной зеленной фуражке.
– Смотришь, и дисциплинка была бы на уровне, и охрана границы… а, товарищ лейтенант?
– Да уж…- усмехнулся Владимир. – Представляю, какая была бы у вас дисциплинка… Женщина - это «помеха мировой революции», - тут же с веселостью добавил он,- и если ее вам дать, то вы все на свете забудете.
– Тут забудешь… уже скоро двадцать стукнет, а мне вместо баб по ночам пограничные столбы сниться стали… Так и атрофироваться можно, - чуть ли не простонал светловолосый солдат.
– Да ты, Сеня, уже давно атрофировался, поэтому вместо баб тебе столбы и снятся, - хихикнул Меньшов.
Все дружно захохотали, а Сеня как-то съежился весь, как будто он и впрямь атрофировался.
На протяжении вот уже почти трех месяцев, ежедневно
Ни света, ни радио, ни телевизора, ни газет, ни хороших книг… Те, зачитанные до дыр произведения русских классиков и военные мемуары советских полководцев, что привозились на заставу с отряда с очевидной целью - воспитать у пограничников чувство Советского патриотизма, уже были давно прочитаны и читать их по сто раз было неинтересно, а другие, словно подаренные кем-то на заставу за ненадобностью, книги - были пустыми и неувлекательными. Недалеко уйдя по возрасту от своих подчиненных и живя долгий период времени рядом с ними в одном покосившемся бараке, решая вместе сними одни и те же задачи и преодолевая вместе с ними одни и те же проблемы, Владимир чувствовал, что как офицер он деградирует.
…Время от времени, сменяя друг друга, солдаты уходили на индивидуальную беседу с Губиным - кто-то из них наверняка был нештатным осведомителем, но знать: кто это, офицеру заставы не полагалось, и спрашивать у офицера контрразведки о результатах его работы на заставе, тоже было не принято.
Спустя час, пообщавшись с последним солдатом, Губин вышел из помещения и направился к сидящим в курилке.
Все притихли.
– Ничего, мужики, - вставая, подытожил разговор о бабах лейтенант,- все, что не делается в нашей жизни, делается только к лучшему: за два года вы озвереете – сильнее девок любить будете, а они без ваших ласк помаются – дороже вас ценить станут.
Солдаты уныло улыбнулись, а лейтенант, поправляя на себе портупею, скомандовал:
– Строиться на боевой расчет!
Губин подошел к Владимиру и, с напыщенной многозначительностью ухмыляясь, протянул руку для прощания.
– Пока,- сказал он и, сев в «УАЗик», укатил в отряд.
Интересно, что он там накопал?- продолжал думать Владимир, вспоминая вчерашний день.- Наверняка солдаты жаловались ему, что продукты закончились, что нет курева, что белье уже две недели не менялось… Конечно же, он доложит начальству, что офицеры заставы бездельники… Наверное, правильно доложит, но, что я могу сделать: позвонить начальнику политотдела и доложить ему, что начальник заставы нас тут решил голодом уморить? Нет, так не делается – я же не стукач, решивший через голову начальника заставы обращаться к вышестоящему начальнику, подставляя его под удар. Наверняка потом все офицеры отряда будут говорить, что я подсиживаю своего начальника заставы.
Погрузившись в свои грустные мысли, лейтенант ехал часа два. Потом он поговорил с Корневым о его родных, о письмах, о доме, о его девушке. Потом они вновь надолго замолчали, каждый думая о своем. Время от времени лейтенант останавливался и осматривал в бинокль местность, и, не обнаружив ничего подозрительного, вновь продолжал движение. Несколько раз он пытался связаться с постом, но ему это не удавалось: на сильно пересеченной горной местности радиостанция обеспечить связь с постом была не в силах.