Офицерский гамбит
Шрифт:
Алексей Сергеевич частенько видел один и тот же сон, воспроизводимый бессознательным в различных вариациях. Суть этого ночного видения обычно сводилась к одному и тому же. Он шел, наивный и непринужденно беспечный, порой даже счастливый, среди прекрасной природы, и обязательно набредал на водоем. Иногда такой чистый, что в нем можно было без труда разглядеть сверкающих чешуей, очень медлительных и кажущихся доступными рыб. А иногда даже забавных, несуществующих в природе зверюшек, крохотных приветливых бегемотиков например. И в то самое мгновение, когда он растворялся в первобытной умиротворенности, обласканный щедростью окружающего мира, опьяненный виртуальным счастьем, его глаза внезапно натыкались на силуэты ядовитых, отвратительно агрессивных змей, прячущихся в неизвестно откуда взявшихся участках
Что ж, он все еще выполнял задание, формально стоял на посту, хотя уже точно не знал, что и от кого охраняет. Алексей Сергеевич успел с близкого расстояния рассмотреть украинскую провинцию. Компактный, уютный и близкий по мировоззрению Донецк с зелеными, совсем как в столице, улицами уже кружился в вакхическом танце под воздействием восточного притяжения. Город жаждал возврата к былым временам. Полковник Артеменко мог быть удовлетворенным, Артеменко-наблюдатель, абстрагированный, но внимательный, не осуждал людей, которые изначально считали всю былую советскую территорию несправедливо, кощунственно распиленной неумолимой пилой истории. Но украинцу Артеменко было горьковато и неприятно: перспектива кукольных образов и марионеточной жвачки была лишена индивидуальности, самобытности, пылкости образа. Всякая забитость отвращала, а на украинской территории он отыскал выразительной индивидуальности в десятки, в сотни раз больше, чем в России, выстроившейся в одну маразматическую шеренгу на путинский призыв. Донецк, Луганск и даже до безобразия разбросанный Харьков он обнаружил российскими по духу, по разговорам, по настроениям. Но были осколки, которые, несмотря на простодушную прямолинейность, разили его наповал.
На одной из конференций в Донецке – нечто среднее между научной дискуссией и политическим зондажем – солидный профессор с глубоким, вдумчивым взглядом пепельных глаз задал ему неожиданный вопрос на чистом украинском языке:
– Сегодня идет борьба за историю, но я вам приведу простой пример дикой вестернизации Украины. Мы до определенного времени преподавали историю по старым учебникам, написанным советскими учеными. И вот в один момент нам сказали, что эти учебники изымаются, а мы должны преподавать по учебникам Ореста Субтельного. Я ничего не имею против Субтельного – каждый имеет свое видение истории, может отстаивать свою позицию. Но никто никому ничего не объяснил, и это насторожило, а многих – и отвернуло. Почему именно так меняется интерпретация событий и почему мы должны принять именно такую трактовку дат и имен. История – она ведь как вера. С ней так нельзя – взмах туда, мазок сюда…
Артеменко пожал плечами и не нашелся, что ответить. Опять и без того сплющенное, деформированное украинское в Алексее Сергеевиче еще больше сжалось в комок, притаилось, а российский полковник распрямил спину. Никто тут ни с кем не работал, никто в это непаханое поле не выходил… А следовало бы… Как раньше силой насаждали советские ценности, так потом стали нахлобучивать национальные принципы. Но если людям десятилетиями вдалбливали одно, то они будут еще долгие годы с отвращением выхаркивать другое. И все-таки украинец в российском полковнике был удовлетворен, после того как все тот же профессор, очевидно видевший в образе руководителя мифического фонда своего, поведал ему прелюбопытную историю:
– А знаете, я вот недавно был в Волгограде на всероссийской конференции для преподавателей вузов, по приглашению организаторов прочитал лекцию по международным отношениям Украины. Так вот что я вам скажу, уважаемый вы мой. Там такое промывание мозгов на государственном уровне, что впору за голову хвататься.
– Что вы имеете в виду? –
Профессор, напротив, оживился, сделал экзальтированное движение согнутыми руками – вышло, как крылышками, – и продолжил:
– Наши великорусские коллеги договорились до того, что заявили: украинцы ошибочно считают себя народом. Аргумент, знаете, какой? Сейчас хохотать будете! Проблема, мол, украинцев в том, что в 1991 году им была навязана так называемая «концепция Грушевского». Ложная, основанная не на истории, не на фактах, а на мифах о существовании некоего отдельного украинского народа со своей государственностью. И язык себе придумали. Это нормально?!
На профессорской физиономии осталась маска: напускная ироничная улыбка – единственное противоядие от надменности и снисходительности великороссов. Но Артеменко было муторно и совсем не до надменности.
– А вы что?
– А я им: хорошо, пусть так. И лекцию начинаю на украинском языке. В глазах коллег недоумение. Организатор, такая себе невзрачная маленькая женщина, подходит и говорит приятным горячим шепотом: вы, мол, извините, а не могли бы вы на русском языке. Я же громко, чтоб все слышали, отвечаю: так мне тут сказали, что украинского языка не существует. И если так, то никого не должно смущать, что я на несуществующем языке лекцию читаю.
– Что ж, забавная история, хоть и пронизана черным юмором. А вообще-то, что вы об этом думаете?
Показную веселость ученого как рукой сняло, он стал серым, серьезным и мрачным. Артеменко увидел, как глубоки борозды у него на щеках – на самом деле переживает.
– Я думаю, что если Кремль взял под контроль науку, и в частности историю, дело плохо. Не столько для Украины плохо, сколько для российского народа. Так разрушается его величие, искусственно растворяется в политической кислоте его идентичность, самобытность. А ведь настоящий народ даже за пределами территории сохраняет идентичность, даже в единичном числе блестящ. Ну вспомните, и Бунин с Мережковским, умирая в Париже, оставались великими русскими. А Сикорский в Соединенных Штатах оставался великим украинцем, язык не забывал. Я вам просто скажу: каждый человек сам решит вопрос своей национальной самоидентификации. Нельзя жить взращенным в теплицах Кремля стереотипом: «Если русский любит Россию – он патриот. Если украинец любит Украину – он махровый бандеровский националист».
Человек преклонного возраста вздохнул и задумчиво повторил:
– Дело очень плохо. Но не все пропало. Да и не может такая великая страна пропасть, она уже состоялась. Я думаю, то поколение, что уже успело вырасти в новой Украине, на поклон в Белокаменную не поедет. Это наш брат может согрешить, а молодежь крепкая, выдюжит и страну не сдаст. Путин скопировал мыслительную убогость Сталина потому, что это ему на руку – так он намерен решить демографическую проблему российского народа. Вернее, так он думает. На самом деле, силу российского народа убивает цинизм, с каким выкорчевывается свободомыслие. В результате за последние пять лет, это в самое-то благополучное нефтяное время, Россию навсегда оставило почти полмиллиона человек. А из родной страны, как вы понимаете, не за колбасой едут. Вот где надобно искать корень зла. Потому я говорю: его историческая ошибка в том, что он воспрепятствовал Украине стать нормальной европейской страной, – и таким образом отобрал шанс и у России. Но не только поэтому Путин обратился к Сталину, задался целью возвратить его в массовое сознание, – он жаждет себе присовокупить образ вождя, оспаривание авторитета и власти которого есть самое непростительное деяние. А зря! Видно, он мало интересовался историей цезарей.
– То, что вы говорите, – прелюбопытно. Но в жизни бывает сложнее. Например, мне себя куда отнести, если я фактически россиянин, а родился и полжизни прожил в Украине. Кто я и как мне себя вести?
Профессор замахал руками, как будто понюхал тухлого мяса.
– Вы взрослый человек, а такие глупости говорите! Да живите себе радостно и по совести, превозносите народ российский и народ украинский. Потому что это два великих народа. Откажитесь от навязываемых кучкой людей манипуляций и от желания втянуть народы в противостояние.