Офицеры и джентльмены
Шрифт:
— Вы обожжены?
— Да, сэр. Думаю, что обожжен, сэр. Но я, кажется, не чувствую этого.
— Шок, — заметил генерал. — Почувствуете позднее.
Пламя теперь охватило и хвостовую часть самолета.
— Никому больше не заниматься спасением, — приказал генерал. Никто, однако, и не намеревался заниматься этим.
— Каким образом все мы выбрались оттуда? — спросил Йэн адъютанта.
— Это все генерал. Наш генерал Спейт. Ему удалось открыть оба люка прежде, чем кто-либо успел шевельнуться.
— Вот что значит техническая
Джилпин громко жаловался на ожог пальцев, никто не обращал на него внимания. Небольшая группа людей вела себя вяло; слоняясь около горящего самолета, каждый, казалось, чувствовал себя под влиянием недавнего шока одиноким, изолированным от окружающих. Говорили одновременно все, что придет в голову, не слушая друг друга. Кто-то спросил:
— Интересно, черт возьми, где же мы находимся?
Ему никто не ответил.
— Вы в какой-нибудь мере ответственны за это нетерпимое проявление некомпетентности? — допытывался Ритчи-Хук у Йэна.
— Я офицер по связи с прессой, сэр.
— О, а я думал, вы пилот. Тогда можете считать себя освобожденным из-под ареста. Но в будущем соблюдайте осторожность. Со мной такая история случается второй раз. То же самое произошло однажды в Африке.
Два генерала стояли бок о бок.
— А ловко у вас это получилось, — признал Ритчи-Хук, — как вы распахнули дверь. А я замешкался. Вначале даже не сообразил, что происходит. Мог бы там и остаться.
Подошедший адъютант доложил генералу Спейту:
— Все члены экипажа самолета погибли.
— Ха! — воскликнул Ритчи-Хук. — Так им и надо, этим негодяям.
— И шесть человек из пассажиров. Боюсь, что среди них Снейфель.
— Очень жаль, очень жаль, — огорчился генерал Спейт, — такой замечательный парень.
— И французский офицер связи.
Слушать список потерь генерал Спейт не стал. С момента катастрофы, казалось, прошла целая вечность. Генерал посмотрел на часы.
— Восемь минут, — заметил он. — Скоро должен подойти кто-нибудь.
Оказалось, что самолет приземлился на пастбище. Позади самолета простиралось кукурузное поле. В пламени горевшей машины высокие стебли созревшей кукурузы отливали золотом. Стебли раздвинулись, и между ними показались первые из бегущих членов комиссии по приему, составленной из представителей аэродрома, партизан и английской миссии. Послышались приветствия и озабоченные расспросы. Йэн потерял интерес к происходящему. Он обнаружил, что непроизвольно зевает, и уселся на землю, уронив голову на колени. Тем временем трескотня взволнованных расспросов и переводимых ответов у него за спиной прекратилась.
Наступившая долгая пауза, длившаяся согласно часам две минуты, была прервана чьим-то вопросом:
— Вы ранены?
— По-моему, нет.
— Идти можете?
— Наверное, могу. Но предпочел бы посидеть здесь.
— Пойдемте, здесь недалеко.
Кто-то помог Йэну подняться. Он заметил, что это Гай, но нисколько не удивился.
— Прими мое сочувствие… Вирджиния… — пробормотал он.
— Благодарю. У тебя были с собой какие-нибудь вещи?
— Сгорели. Чертовски глупая это штука — все, что с нами произошло. Я никогда не доверял воздушным силам. У тех, кто принимал меня, должно быть, не все были дома.
— Ты уверен, что тебя не трахнуло по голове во время удара? — спросил Гай.
— Не совсем. По-моему, мне просто хочется спать.
Пострадавших осмотрел партизанский доктор. За исключением алебардиста Докинса, видимых повреждений ни у кого не оказалось; серьезного значения обожженным пальцам Джилпина доктор не придал. Докинс пострадал от наружных ожогов, вследствие чего его ноги и бедра покрылись огромными волдырями. Он с невозмутимым спокойствием прокалывал их.
— Странное дело, — рассуждал он, — вылей чайник кипятку на ногу — запляшешь как сумасшедший. А вот попади в кипящее масло, как язычник, — ничего не почувствуешь.
Доктор сделал Докинсу инъекцию морфия, и две партизанки унесли его на носилках.
Небольшая процессия отправилась нетвердыми шагами по тропинке, протоптанной на кукурузном поле спасателями. Под ноги идущим ложились длинные тени, отбрасываемые языками пламени горящего самолета.
На краю поля рос большой каштан.
— Вы видите там что-нибудь, или мне только кажется? — спросил Йэн, показывая на дерево.
На ветвях сидело обезьяноподобное существо и неразборчиво тараторило что-то. Это был Снейфель со своим фотоаппаратом.
— Замечательные снимки, — восхищался он. — Сенсационные, если получатся.
Проснувшись на следующее утро, Йэн почувствовал себя как после попойки; он испытывал все симптомы сильнейшего алкогольного похмелья, каких у него не бывало с самой юности. Так же, как с ним бывало в те дни, он совершенно не помнил, как попал в постель. Так же, как в те дни, к нему спозаранку пришел тот человек, который вчера уложил его.
— Ну как ты? — спросил Гай.
— Отвратительно.
— Доктор совершает обход. Хочешь показаться ему?
— Нет.
— А позавтракать хочешь?
— Нет.
Его оставили одного. Все окна в комнате были закрыты ставнями. Единственным источником света были узкие щели в оконных петлях. Со двора доносилось кудахтанье кур. Йэн лежал неподвижно. Дверь снова распахнулась. Вошедший открыл ставни, и в комнату ворвался свет. За короткое мгновение, прежде чем Йэн успел зажмурить глаза и отвернуться, он заметил, что к нему вошла женщина в мужском обмундировании, с повязкой Красного Креста на рукаве, державшая в руках коробку, в которой что-то гремело и звякало. Она стащила с него одеяло и ухватила его за руку.