Оглядываюсь и не сожалею
Шрифт:
Описанное выше дает отдельное представление о моем детстве, а точнее о жизни людей моего поколения. Ведь в то время наша страна состояла преимущественно из небольших городов, сёл и деревень и только начиная с первой пятилетки стали бурно развиваться промышленные центры, и начался массовый отток населения из старой России. Для детей большие города мало приспособлены для того образа жизни, который мы вели в провинции. А взамен, к сожалению, город мало что может предложить, а отсюда хулиганство, курение, пьянство, грубость, жестокость и даже преступления. Молодежные кафе и дискотеки – не выход из положения. Конечно, придет время и все наладится, а пока вся надежда на родителей, а точнее на бабушек и дедушек, так как родители, задерганные жизненными трудностями, могут только накричать или наказать ребенка, разрядиться, так сказать…
Увлечение садовыми участками является в какой-то мере отдушиной, но это только два-три месяца в году. Я очень жалею детей – москвичей, поэтому я всю
Итак, мое счастливое детство закончилось! Так не хочется отрываться от природы. Я всерьез подумываю о профессии лесничего…
Но судьба распорядилась иначе. И об этом речь дальше.
Студенческие годы
Окончив 10-й класс на отлично, я получил право поступить в институт без экзаменов. После некоторых колебаний между лесом и техникой, о чем я писал выше, я решил подать заявление в Бауманский институт. Сейчас можно твердо сказать, что убежденности в призвании к машиностроению у меня не было. С таким же успехом я мог поступить в любой другой институт за исключением, наверное, медицинского. Поэтому я всегда скептически выслушиваю высказывания некоторых родителей о призваниях их чад. Как правило, лишь проработав несколько лет, человек может понять себя в этом смысле. Итак, я послал документы и прекрасно проводил время на Волге, будучи уверенным в приеме. Вдруг приходит пухлый конверт, в котором письмо с отказом по причине того, что в институте перебор заявлений от отличников. Одновременно предлагалось поступить в какой-либо другой институт, в частности, в текстильный или в кожевенный. Такие варианты мы восприняли как оскорбление, хотя теперь-то я понимаю, что там тоже можно было с увлечением работать, но это теперь! Обсудив ситуацию на семейном совете, было принято решение (по инициативе мамы) немедленно ехать в Москву и пробиваться к «заветной цели». И вот я, один, из провинциального городишки, с потертым чемоданом «подался в столицу». По нынешним временам такая поездка «без звонка» или без «волосатой руки» выглядит наивным чудачеством, почти авантюризмом. Приехал я в институт и стал действовать. Поселили меня в одной из аудиторий, где жили бедные абитуриенты (такого мудреного слова мы тогда еще не знали), сдававшие, а чаще завалившие экзамены. Конкурс был пять человек на место, а некоторые «настырные» приезжали сдавать третий год! Начались мои хождения к проректору, в приемную комиссию, в комитет комсомола. И справедливость восторжествовала – меня зачислили, но без стипендии и без общежития. Я поселился у Поли Федосеевой, которая жила с мужем в деревне Давыдково (ныне Кунцевский район) в маленьком деревянном домишке. Однако, меньше чем через месяц мне дали место в общежитии, а еще через месяц – стипендию.
Общежитие было, как и по сей день, в Лефортово (Лефортовский вал, кор. 4) и состояло из нескольких корпусов, принадлежащих разным институтам. Рядом завод авиационных моторов, поэтому рев стоял неимоверный, нельзя было открыть окно. В нашей комнате на четвертом этаже (кажется, 447) жили: Каданов Израиль – еврей, Худоян Цолак – армянин, Архангельский Юрий – русский из Торжка и я – в общем, интернациональная бригада. Каданов был старше нас лет на восемь, отслужил армию, был собранным, волевым, учился хорошо. Цолак из Еревана был хотя и молодой, но солидный, улыбчивый, очень порядочный. Впоследствии он стал председателем профкома института. Жили мы очень дружно, постепенно осваивались, узнали практически всех, живущих в корпусе. Помог этому титан, к которому утром и вечером сходились все с чайниками за кипятком. Много говорят о беззаботной, веселой студенческой жизни. Так вот, к большей части «бауманцев» это не относится. С первых дней учебы и до окончания института сутки были забиты до отказа различной деятельностью, свободного времени практически не было. Лишь иногда, когда было невмоготу, позволяли себе утром поспать за счет первой лекции.
По субботам и воскресеньям в комнате отдыха в общежитии танцевали под радиолу, пластинки были хорошие, настроение тоже. Танцы были местом знакомств, так как на танцы приходили девушки из других корпусов. Там и я познакомился со своей будущей женой – Татьяной Горчаковой, которая жила в комнате напротив нашей. Некоторые «храбрецы» решили игнорировать занятия, но первая сессия показала «зубы», и они разъехались по домам зализывать раны. Бывали и другие крайности, некоторые хотели успеть сделать все на отлично, но ничего не получилось, а один даже «свихнулся» в результате бессонных ночей и был отчислен. У нас в комнате все трудились, поддерживая друг друга и не давая отставать. Не всегда и не все получалось. Особенно трудно было Цолаку, который слабо знал русский язык, да и подготовка не ахти какая. Наступила первая сессия, и я, чтобы продлить каникулы, решил сдавать экзамены досрочно. Все шло хорошо, но на последнем экзамене по математике схватил двойку. Обидно потому, что материал я знал (так оправдываются все, завалившие экзамен), но преподаватель (чужой, а не тот, который нам читал) назвал теорему другим, не знакомым мне термином. Поездка домой была омрачена, но родителям я не признался, не хватило духа. Это, кстати, была единственная двойка в жизни. Другой издержкой первого семестра было мое приобщение к курению, не выдержал. А все
Иногда я получал (по почте) билет в театр от Клавдии Шустовой (Кучеренко), а в следующий раз я посылал ей – так мы устраивали себе театральные праздники. Клавдия училась в Менделеевском институте, а жила в общежитии во Всехсвятском, ныне – метро «Сокол». Иногда я направлялся к ним на танцы через всю Москву на трамвае, часа полтора, да если еще в мороз, да в ботиночках… Но молодость – есть молодость! Однажды мы были на Новогоднем карнавале в ее институте (1938 г.). Это был первый для нас такой «крупномасштабный» праздник, он буквально ошеломил и запомнился на всю жизнь. Зимой я изредка ходил на каток в Лефортовский парк, но это было не так интересно как в Вольске, где все были свои. Характерно, что среди студентов редко можно было встретить любителей выпить. На танцах, как правило, ни от кого не пахло. Как это не похоже на тот разгул, который царит в студенческих общежитиях сейчас. Питались мы по-спартански: утром и вечером хлеб с маслом и кипяток с сахаром без заварки, обед в институтской столовой. Вопрос о том, что ты любишь, а что не любишь, не возникал – ели то, что давали. Лишь в воскресенье иногда пускались в разгул – заказывали в столовой ромштекс с картошкой на сковородке и бутылку пива. Из столовой выходили блаженно улыбаясь, – как мало надо для счастья!
В нашей группе около половины были москвичи. Была единственная девушка, Вера Карасик. По этому поводу мы острили: одна девушка, и та – карасик; причем она курила, что в то время было исключительно редким явлением. Часть лекций мы слушали потоком, это сближало ребят. Иногда по праздникам встречались на квартире, танцевали, пили понемногу разливной портвейн и соревновались в знании цитат из «Золотого теленка» и «Двенадцати стульев», заучивая целые страницы и употребляя отдельные фразы, когда это было уместно.
Уже со второго курса мы стали приобщаться к живому делу и в теории и в практике. Помню ту гордость, удовлетворение, которые я испытал, познавая по сопромату или по деталям машин задачи, решаемые инженером в повседневной работе. В институтских мастерских мы сами формовали, участвовали в разливке металла, ковали на паровом молоте, варили электросваркой, что тогда было новинкой. Много дала производственная практика на Новокраматорском машиностроительном заводе в 1938 году Завод поразил масштабами и уникальным оборудованием, культурой производства. Территория утопала в зелени, в обеденный перерыв у основных цехов играл духовой оркестр.
Профессорско-преподавательский состав института был исключительно хорошим, в том числе маститые с мировым именем профессора, о которых ходили буквально легенды. Уровень требований к студентам был высокий, но справедливый. Одним словом – МВТУ! Мы гордились тем, что из его недр выделились такие институты, как МАИ, МЭИ, СТАНКИН. Как показало время, маёвцы упорно замалчивали это обстоятельство. Важно то, что и школа и институт сумели привить главное: учеба увлекала, экзамены не были самоцелью, время летело незаметно.
Многих теперь пугает черчение, которому в МВТУ придается большое значение. А у нас этот предмет был, как живопись! Хорошо исполненный чертеж сложного узла вызывал радостное чувство творчества. Единственное, чего я не любил, так это химию, особенно лабораторные работы. Один запах этой лаборатории портил мне настроение. Работали мы много, но и для души было все, что надо. Три-четыре раза в год в институте бывали отличные концерты с участием знаменитых артистов того времени из МХАТа, Малого театра, оперетты и даже из Большого: Ершова, Ливанова, Гаркави, Абдулова, Ильинского, Геоли, Тарасовой и других. Работали спортсекции, и я, в частности, занимался в мотосекции; был отличный джаз, увлечение которым в то время было повальным. Альпинисты бауманцы славились своими восхождениями, но, к сожалению, мы в вестибюле часто видели фотографии и некрологи погибших альпинистов.
Запомнились демонстрации 1 мая и 7 ноября, когда мы из института до Красной площади шли пешком, весело, но не легко, даже молодым. Как-то в 1938 году нас, комсомольцев, направили ночью дежурить на завод «Серп и молот», где, якобы, ожидалось появление враждебных листовок. Ответственность задания, романтика придавали особый настрой, но к счастью, все прошло спокойно. Самым ярким событием в студенческие годы были, конечно, каникулы, особенно летние. Обычно мы собирались группой в одном вагоне и отправлялись с Павелецкого вокзала. Старый, громыхающий, прокуренный вагон, которые теперь можно увидеть в кадрах кинохроники тех лет, шел, подпрыгивая на стыках, около двух суток, но нас это не угнетало. На каждой станции, а они были через каждый час, мы высыпали на перрон, покупали фрукты, разминались, знакомились с соседями. Хорошо! В Вольск прибывали рано утром, и я с большим фанерным чемоданом целый час добирался до дома по улицам спящего города. С целью сделать сюрприз, я заранее не писал родителям о своем приезде, а подойдя к дому, перелезал через забор и, отдышавшись, начинал потихонечку стучать. Вскоре в окне показывалась мама, раздавались восклицания, охи, ахи, дверь открывалась и я попадал в объятья мамы пополам со слезами радости и упреками «почему не писал?». Потом появлялся папа, следовали сдержанные мужские объятья, и я входил в отчий дом.