Оглянись на пороге
Шрифт:
— Дурак ты, и шутки у тебя дурацкие!
— Чего это дурак сразу? — обиделся он. — Я — самый благодарный зритель, между прочим, который пришел посмотреть на кумира. Ир, серьезно говорю, поехали! Или тебе важно, чтобы на тебя целый зал пялился? Тогда, конечно, другое дело…
Он убеждал ее своим мягким вкрадчивым голосом, словно змей-искуситель, и она сдалась без особого сопротивления. В конце концов, что такого в том, чтобы приехать в театр пораньше, надеть пачку и станцевать партию, которую она никогда не получит, не обязательно технически чисто, зато для любимого человека и от души?
В
Она оделась в рекордные сроки, выбрав не белую, а черную пачку, мазнула по губам коричневой помадой и выпорхнула на сцену, где бренчал на гитаре Дима. Он еще не видел ее и, судя по задранной к потолку физиономии с блаженно прикрытыми глазами, наслаждался пением. Голос отскакивал от стен и катился в зал.
Хоть не было и облачка,
Лишь отдаленный гром,
Волной накрылась лодочка —
Хватаю воздух ртом…
Она прислушалась, сообразив, что он поет ту самую песню о Волчьем озере, и хотя мелодия совершенно не напоминала великое произведение Чайковского, вытянулась, встав на носки, изломала руки-крылья, хотя по костюму она была Одиллией-злодейкой, и чего-чего, а трагедия была этой роли не свойственна.
Дима заметил ее, но не прекратил петь. В тишине зала этот странный дуэт выглядел чудно: патлатый парень, наяривавший на гитаре заунывную песню, и балерина в черном, кружившаяся вокруг в слабой вариации на тему «Лебединого озера».
Ах, солнечные зайчики!
Ах, матушка-вода!
Ведь тянет ко мне пальчики
Смертельная беда…
Он еще долго играл, перебирая струны пальцами, откидывал челку со лба, но больше не пел, следя за волнующим танцем черной лебеди, танцем, в котором трагизм уступил место страсти и яростному самолюбованию. Ирина танцевала, не чувствуя, как в позвоночнике зашевелилась давняя боль. Ей было все равно, что движения не точны и не соответствуют характеру роли. Она была лебедью, черт побери, превратившись в нее на глазах самого благодарного зрителя! Давно похороненные честолюбивые планы вдруг подняли бойкие драконьи головы и стали жечь напалмом направо и налево, разливая благостное тепло.
«Ну и пусть! — подумала Ирина. — Пусть случилось как случилось. Мне теперь все равно!»
Она остановилась, только когда натолкнулась на столпившихся у входа коллег, совершенно обалдевших от увиденного, оступилась и замерла. Дима тоже перестал играть, растерянно улыбаясь.
— Подожди меня у выхода, я сейчас, — сказала она и побежала в гримерку, зацепив зорким взглядом многозначительные ухмылки и переглядывания балетных, успев запереться прямо перед тем, как туда настойчиво затарабанил давний партнер по сцене. Едва она переоделась и открыла дверь, к ней ввалился Женька и загородил собой
— Мать, а что это было? Что за детский утренник? Новый год еще через полтора месяца.
— Отстань, — грубо ответила она и попыталась оттолкнуть его с дороги, но парень застыл монолитной глыбой, не давая выйти.
— Ир, у тебя роман, что ли?
— Женя, дай пройти. Меня ждут.
— Нет, серьезно роман? Ну-у-у, поздравляю, — он хлопнул себя ладонями по ляжкам. — А ты тихушница. Кто бы мог подумать, что решишься на такое.
— На какое?
— Да ладно тебе, — глубокомысленно отмахнулся Женька. — Я тебя очень даже понимаю. Там не мальчик, а сказка, я б его сам за попку укусил. Ох, перемоют тебе наши горгоны косточки. Слу-ушай, а он кто? Мордаха такая сладкая… Где зацепила-то, мать?
— Болтал бы ты меньше, Евгеша, цены б тебе не было, — в сердцах сказала она и, оттолкнув его, наконец-то выбежала из гримерной.
Ну вот, через полчаса весь театр будет в курсе, что у нее роман! Пролетев вихрем по извилистому коридору, Ирина мельком пожалела о своей привычной, стабильной жизни, которой пришел такой безрадостный конец, подслащенный, правда, подвернувшимся романом, и сама ужаснулась тому, как подумала про Димку.
И все-таки будут говорить… Неприятно-то как!..
Вытряхнув из головы ненужные и довольно опасные мысли, она выскочила на крылечко, где стоял герой ее романа и ожесточенным матом крыл невидимого собеседника. Увидев Ирину, он зло буркнул в трубку отрывистое: «Перезвоню!» — и принужденно улыбнулся жалкой, заискивающей улыбкой.
— Что-то случилось? — тревожно спросила она.
— Да у нас опять с аппаратурой траблы. Эти полудурки вчера забрали из клуба не наш динамик, да еще и поцарапали его чуток, а сегодня это обнаружили. Ну и… кабзда, одним словом. Останемся мы без денег.
— И что?
— Никто не хочет ехать извиняться. С Надеждой лично я договаривался, так что придется мне.
Ей вдруг померещилось, что звонила Вера и именно к ней он едет, чтобы умаслить, договориться. Ирина почувствовала дикую ярость и большим усилием воли придала лицу приветливую улыбку, получившуюся так скверно, что Дима спал с лица.
— Ир, ты чего? Мне правда надо ехать, но я быстро. Часа через полтора буду.
— Да я все понимаю, — милостиво согласилась она. — Езжай.
— Я быстро. Туда и обратно.
— Да не торопись, я сейчас переоденусь и на занятия поеду. Забыл, что у меня сегодня школа?
— Забыл, — покаянно согласился он. — Пойдем такси ловить. Надежда там, говорят, рвет и мечет.
Такси по причине утреннего застоя поймали довольно быстро. Сперва водитель отвез Ирину, и уже выходя, она услышала Димкин сварливый голос:
— А сейчас в «Парк-Хаус». Только надо круг сделать до Карла Маркса и кое-кого там подобрать…
Значит, все-таки дело в этом динамике. Ирина совершенно успокоилась и пошла к калитке. Она уже подняла руку к кодовому звонку, как услышала визгливый срывающийся голос:
— А ну-ка подожди! Поговорить надо!
Ирина обернулась с перепуганным лицом, но потом мимические складки разгладились, а левая бровь взметнулась вверх в презрительном внимании.
— Да?
Сволочь! Какая гадина!