Оглянись! Сборник повестей
Шрифт:
Старик Клавдий всё оглядывался, спотыкался и оглядывался на то место, где два бульдозера сгребали в кострище трухлявые брёвна.
Глава тринадцатая
А вы чьих?
— Руки вверх! — закричал Катин братишка. Он вытащил из горы мусора какую-то латунную штуку.
— Смотри ты! — сказал мужик в шляпе. — Кран! От самовара! Ишь ты! — Он судорожно дёрнул кадыком. — Эй, пацан. Ну-ка, покажи…
—
— Покажи! — сказал Кусков.
У мужика было такое выражение лица, словно он увидел давнего знакомого.
— Вот тебе раз, — сказал он, качая на руке старинный кран от самовара. Кто самовара не видел, тот бы, наверное, и не сообразил, что эта латунная болванка с прорезью — кран. А вот на самой головке её сидел кружевной, весь прорезанный петух. — Эх! — вздохнул он. — Тут ещё свисток был, когда чай разливали, свистел.
Большая мозолистая рука мужчины заметно дрожала.
— Слушай, — сказал он Катерининому брату, — сменяемся? Я тебе вот ножик… Тут два лезвия. — Он стал шарить в карманах.
— Бизнес! — сказал Лёшка. — Меняйся!
Мальчишка вдруг посерьёзнел и сказал:
— Мне папа меняться не велит. — Он жадно глянул на ножик и вздохнул. — Так берите, я же эту штуковину не покупал, а нашёл. Значит, она не моя…
Первый раз в жизни Лёшка Кусков своими глазами видел, чтобы кто-то отказывался от обмена.
— Чей же ты будешь? — наклонился к нему мужик. — Не Хвоста ли сын?
— Какого ещё Хвоста? — надулся мальчишка. — Я Стамиков Федя.
— Которых Стамиковых? Сапожника, что ли, внук? Или тётки Пантелевны, которая на угоре жила…
— Не! — сказал Федя. — Пантелевна давно в город уехала. Я Сергея Степановича сын.
— Я и говорю — Хвоста.
Мужик пояснил:
— Мы ж вместе в школу бегали. Он коню хвост на леску отрезал, вот его Хвостом и прозвали.
Мужик сел, вытащил из кармана пачку папирос, судорожно закурил.
— Ходи сюда!
Федька подошёл.
— Маму у тебя не Любой ли звать?
— Тётей Любой! — кивнул мальчишка.
— Вон, значит, как! — сказал мужик. — Я и то гляжу, похож ты на Любу. И на Хвоста похож. Ай да Серёга…
— Дяденька, — спросил Федька, — вы-то чьих будете?
— Я дальний! — потупился мужик. — Вот вишь, как успел: всё ж застал последнюю избу в деревне. А мог приехать на день позже и места бы не нашёл. Свободное дело.
Он достал из кармана белый платок и, как величайшую ценность, завернул в него кран с петухом.
— Вот! — сказал он Лёшке. — Мыкаешься по свету… Всё счастье ловишь, а и не заметишь, как от родного дома один самоварный кран останется. Вот так-то…
Ногти на руках у него были круглые, крепкие, некоторые отбиты.
«Строитель», — решил Лёшка.
— Где оно, счастье-то? Всё раньше думал — в заморских землях. А оно вот где!
— Вы в посёлок поезжайте! — сказал Кусков.
— Хе! — усмехнулся горько мужик. — Да я в таком же посёлке живу! Посёлки-то, милый, все одинаковые, а вот деревни такой больше во всём свете не было… Это я тебе точно говорю, уж я-то повидал всякие края на своём веку…
— Что ж, — сказал Вадим. Он стоял рядом и слышал весь разговор. — Что ж, люди по этим посёлкам скучать не будут?
— Отчего ж, — сказал мужик, докуривая. — Будут и по ним скучать. И они тоже кому-то будут родина. Только не скоро это ещё будет. Мне бабушка моя сказывала: домовой живёт в доме. Человек из дому уходит, домовой в одиночестве скучает, вот человека домой и тянет… А домовые, слышь, тоска по дому, — он задавил окурок о ладонь, и Кусков подивился, как он руку не обжёг, — домовые в посёлках ещё не завелись… Вот так-то. А ножик возьми! — сказал мужик Федьке. — Это я тебе дарю на память о нашей деревне…
Он встал и пошёл к автобусу, куда садились приехавшие смотреть, как будут ломать деревню.
— Федя! — кричала какая-то женщина из кабины грузовика. — Домой поехали! Мать зовёт.
— А костёр? — расстроился мальчишка.
— Потом посмотришь. На той неделе Глинянку ломать будут.
— До свидания, — крикнул мальчишка Кускову и Вадиму, — приходите в гости. Мы на пятом этаже живём теперя! У нас из окна далеко видно.
Фырчали, отъезжая, грузовики, гремели бульдозеры. Школьники помогали грузить на самосвалы яблони, которые экскаватор вынимал прямо с землёй.
— Пойдём! — сказал Вадим. — Мы в лесную избушку перебираемся.
Все их вещи уже лежали на телеге. Незнакомый старик поправлял на лошади упряжь.
— Тронулись, что ли? — спросил он, впрыгивая на передок.
Кусков уселся сзади с Вадимом, телега тронулась и скоро въехала в лес.
— Не сказал чьих? — спросил вдруг возница.
— Что вы говорите? — переспросил Вадим.
— Ну этот, в шляпе, фамилию свою не сказал? — спросил старик.
— Нет.
— Вот я и гадаю: чей он? Да разве угадаешь. Ну! — крикнул он, сбивая с крупа лошади слепня. — Много их отсюда за счастьем поехало…
Телега раскачивалась, прыгая по корням, что густо пересекали дорогу.
— Да! — вздохнул вдруг Вадим каким-то своим мыслям. — И остался один кран с петухом, да и тот сломанный…
Глава четырнадцатая
Лесное житьё
Часа через два они заехали в такую глухомань, что удивительно было, как это лошадь ухитряется тащить телегу: дорога совсем исчезла. Кускову то и дело приходилось наклоняться, защищаясь от ветвей. Вадим лёг на дно телеги.