Огнедева. Аскольдова невеста
Шрифт:
О том, кто она такая, в Кричеве никто не спросил, и Дивляна была этому рада. Гостеприимные хозяева знали Белотура — зятя князя Заберислава, поэтому принимали его с почтением и радушием и предложили переночевать в избе старейшины, выделив лавку с хорошей периной. Промокнув и намерзнувшись за время пути под моросящим дождем, Дивляна была рада, что можно отдохнуть в избе, где уже начали топить печь и где было несравнимо теплее, чем в постылом шатре, пропахшем вечно влажной кожей и шерстью.
Убедившись, что ей придется в эту ночь делить давку с самим Белотуром, Дивляна смутилась. Как же? Она ведь невеста, причем вовсе не его…
— Делать нечего, — шепнул на ухо Белотур, пригнув ее голову к своему плечу. — Иначе я не смогу тебя в избе
И она сообразила, как они выглядят со стороны. Не имея лишних построек для гостей, кричане могли предоставить лежанку только воеводе — и одной из его пленниц, если он пожелает положить ее с собой! Как это будет выглядеть, если он устроит на хорошей лежанке свою робу, а сам ляжет на полу? А сказать, кто она такая на самом деле, никак нельзя: и Станила еще слишком близко, да и к чести ее это путешествие среди чужих мужчин не послужит.
Дивляна огляделась. Хозяйская семья готовилась ко сну, старуха возилась на большом ларе, сам старейшина с молодой младшей женой легли за занавеской, а старая жена, уже занимавшаяся только скотом и хозяйством, забралась на полати к детям. Горела одна лучина, и при ее свете Дивляна заметила, что старший хозяйский сын, отрок лет шестнадцати, смотрит на нее, жадно разглядывая незнакомую девушку, такую стройную и красивую. Восхищение и желание в его темных в полутьме глазах было, а почтения — нет. Вот ведь свезло киянину! — единственное, о чем он сейчас думал. И в самом деле! Теперь, даже стыдно сказать, что она — дочь ладожского воеводы, Огнедева! Да поверят ли ей? Где ее родня, где дружина, где приданое и челядь? Остались на Числомерь-горе. А без них она уже не Дивомила Домагостевна и не Огнедева — а так, непонятно какого бору ягода.
Торопясь уйти от жадных глаз отрока, Дивляна поспешно сняла шерстяную верхницу и обувь и в исподке скользнула под беличье одеяло, прижалась к стене. Белотур лег рядом с ней и шепнул:
— Пояс!
Со стыдом и неловкостью Дивляна развязала тонкий красный исподний пояс и бросила к прочей одежде. Снимая пояс, она дает понять, что готова принять мужчину, лежащего рядом с ней; еще бы нет, если она как бы принадлежит ему! Ее била дрожь: слишком ясно она осознала, что ее жизнь и честь целиком сейчас в руках Белотура, и нет больше рядом никого, кто мог бы за нее постоять! Она чуть не заплакала от холодного чувства одиночества, бессилия и беззащитности. Будто былинка в поле — какая скотина пройдет, та и щипнет. Как так вышло? Ведь она ни в чем не нарушила родовой закон и не сделала ни шагу без воли Домагостя. Она исполняет все, чего он хотел, во всем слушается Велема, старшего брата, в этой поездке заменяющего ей отца. И почему же она теперь стала чем-то вроде изгоя безродного или полонянки? Чем она виновата, что попала в такое положение?
Отвернувшись к стене, она чувствовала, как Белотур ложится рядом и прижимается грудью к ее спине — на довольно узкой лавке им было иначе не улечься. Дивляна дрожала от волнения, не зная, как далеко он намерен зайти, чтобы хозяева не заподозрили обмана. Он обнял ее, положил руку под ее грудь и шепнул в ухо:
— Спи, не бойся. Эх, перстенек ты мой золотой…
Дивляна опомнилась. Что она, в самом-то деле? Это не чужой кто-нибудь, это же Белотур! Ее сват и будущий деверь. Покусившись на нее сейчас, он обидит в первую голову собственного брата, князя Аскольда. Да и не верила она, что Белотур сможет обидеть ее. За время долгого путешествия она убедилась, что киевский воевода — человек добрый и честный, а к ней питающий самую нежную родственную привязанность… а если не совсем родственную, то она сама и виновата. Дивляна со стыдом вспомнила, как дразнила его раньше, то предлагая расчесать волосы, то ненароком льнула к нему, когда он помогал ей сесть в лодью или выбраться оттуда. Гораздо охотнее она обвивала рукой его шею и гораздо крепче прижималась к его груди, чем это было необходимо. В то время, в окружении родни и дружины, когда она чувствовала
Но он не шевелился. Успокоившись, Дивляна расслабилась и, как прежде, ощутила, как приятны ей близость и тепло его крупного сильного тела. Это было не так, как с Вольгой, но почти так же хорошо. Ей нравился его запах, его тепло словно проникало в нее и наполняло блаженством. Едва перестав беспокоиться, она ощутила где-то внутри приятную дрожь — она сама его хотела. О Лада, только бы он этого не понял! Дивляна лежала не шевелясь и едва дыша, даже боясь, что сама не удержится и начнет к нему ласкаться.
В это время Белотур слегка пошевелился, прижимаясь к ней плотнее… Ярая жила стояла, как сам Перунов дуб, и Дивляна чуть не ахнула, ощутив его мощь. Огонь потек по жилам, сердце заколотилось, как птица в кулаке. Белотур мягко передвинул руку вверх и накрыл ладонью ее грудь, прижался лицом к ее шее под волосами… Дивляна часто задышала открытым ртом, борясь с невыносимым искушениям повернуться и лечь на спину, обхватить его за шею и потянуть к себе… Конечно, он понимал, что с ней творится. Она уже не волновалась, заметят ли их дела хозяева. Все стало неважно, кроме одного — слиться с ним, раствориться в его силе и наполниться ею…
Белотур убрал руку и резко повернулся к девушке спиной. Судя по его дыханию, ему этот подвиг дорого дался, но он все-таки думал не ярой жилой и понимал, что если возьмет невесту своего брата-князя, то погубит и ее и себя. Нечего надеяться, что никто не узнает. Такое не скроешь. Мало ли что воображает дружина, лежащая сейчас у костров, прикрываясь плащами от дождя и зверски завидуя воеводе, который спит в тепле, сухости и с такой девкой под боком. Если придется держать ответ, то он должен иметь право смело взглянуть в глаза хоть Велему, хоть Аскольду.
Дивляна понимала, что он прав, хотя не могла избавиться от невольного сожаления. Даже обида бродила где-то: уж не любит ли он своего Аскольда сильнее, чем ее? Всю ночь она плохо спала, ворочалась, постоянно натыкаясь то на спину, то на плечо, то на руку Белотура, и всю ночь ей мерещилось, как бы оно вышло бы, если бы они могли ни о чем другом не заботиться… Поднялась она вся разбитая и недовольная. Белотур тоже не сиял бодростью и старался не смотреть ей в глаза.
В следующий раз ночевали в городке под названием Чичерск. Здесь в последние годы жил постоянно Радим, и он для пиров с местными старейшинами построил большую обчину. Князева зятя с дружиной охотно пустили в обчину ночевать, и теперь уже Дивляну положили вместе со Снегуле. Эту ночь Дивляна спала довольно спокойно — не считать же бедой духоту в клети, где вповалку разместились сорок мужиков. Из местных тоже никто не спрашивал у воеводы, кто эти две девки, — кому какое дело? Но близилось время, когда на этот вопрос придется отвечать, и Белотур хорошо об этом знал. Он даже точно знал, когда настанет это время и кто будет спрашивать. Вот только что говорить, он так и не смог придумать.
— В этот раз ночевать будем уже у князя Заберислава, — сказал он утром Дивляне. — Вниз по реке один переход остался до Гомья. Он там должен сейчас быть, Радим говорил.
— Он нас хорошо примет? Не обиделся за сына… из-за чего-нибудь?
— Мы ему добрые вести несем — что сын его уже почти женился. Попеняет мне тестюшка, что до свадьбы я не остался… Вот тут и придется рассказать, почему не остался!
— Мы ему все расскажем? — Дивляна встревожилась.
— Придется. Если что, выдать он не выдаст. Но что-то я не представлю, как буду ему сию кощуну петь… — Белотур махнул рукой. — Ну, делать нечего.