Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)

Сенкевич Генрик

Он залился слезами и, направившись к бочке, споткнулся о множество неподвижных тел, усеявших землю, как поле брани.

— Боже, — воскликнул Заглоба, — нет уж больше молодцов в этой Речи Посполитой! Умеет пить один только Лащ да пан Заглоба, а остальные — Боже! Боже!

Он печально поднял глаза к небу. Вдруг ему показалось, что звезды не сияют на небе золотыми точками, а будто дрожат, точно хотят оторваться, другие — кружатся, третьи пляшут казачка; это страшно удивило пана Заглобу, который произнес в изумлении:

— Неужто во всей вселенной не пьян только я?

Но вдруг и земля, и звезды закружились в бешеном

вихре пляски, и Заглоба растянулся во всю длину.

Он вскоре заснул, и ему стали сниться страшные сны. Чудилось ему, будто какие-то чудовища уселись у него на груди, давят его и связывают ему руки и ноги. Он слышал крики и выстрелы; какой-то яркий свет до боли резал ему глаза. Он хотел проснуться, открыть глаза и не мог. Чувствовал, что с ним творится что-то небывалое, что голова его свешивается назад, точно его несут за руки и за ноги… Им овладел страх; ему было скверно, очень скверно и тяжело. Мало-помалу возвращалось сознание, но, странное дело, он чувствовал такую слабость, какой никогда в жизни не испытывал.

Еще раз попробовал пошевельнуться, и когда это удалось, он окончательно проснулся и открыл глаза.

Взор его встретил чьи-то глаза, которые жадно впились в него. Черные как уголь глаза эти смотрели на него так зловеще, что пан Заглоба, окончательно очнувшийся, подумал сначала, что на него смотрит сам дьявол; он опять зажмурил глаза и быстро открыл их. А глаза смотрели на него с прежним упорством; лицо показалось ему знакомым. Вдруг пан Заглоба вздрогнул, холодный пот выступил на лбу, по телу забегали мурашки.

Он узнал лицо Богуна.

VII

Заглоба лежал привязанный, как палка, к собственной сабле, в той самой избе, где была свадьба; страшный атаман сидел на скамье и тешил свои глаза испугом пленника.

— Добрый вечер! — сказал он, увидев, что его жертва открыла глаза. Заглоба ничего не ответил, но в ту же минуту так протрезвился, точно никогда не брал в рот ни капли вина, и лишь почувствовал, как по всему телу, с ног до головы, пробежали мурашки, а мозг застыл. Говорят, что утопающий в последнюю минуту видит всю свою прошлую жизнь и в то же время отдает себе отчет во всем, что с ним происходит. Той же необычайной ясностью мысли обладал сейчас и пан Заглоба… А последним словом этой ясности был тихий, безмолвный крик: "Ну и задаст же он мне трепку!" А атаман повторил спокойно:

— Добрый вечер, ваша милость!

"Брр! — пронеслось в голове у Заглобы. — Я предпочел бы, чтоб он впал в бешенство".

— Не узнаете меня, пане шляхтич?

— Мое почтение! Как здоровье?

— Ничего себе. А о вашем уж я сам позабочусь.

— Не просил я у Бога такого доктора и сомневаюсь, чтобы ваши лекарства мне помогли, но… да будет воля Господня!

— Ну ведь ты лечил меня, теперь я тебя отблагодарю. Мы — старые друзья. Помнишь, как ты обвязывал мне голову в Розлогах?

Глаза Богуна сверкали, как два угля, и усы вытянулись в линию в страшной улыбке.

— Помню, — ответил Заглоба, — что я мог тогда пырнуть тебя ножом и не пырнул!

— Да разве я тебя пырнул или собираюсь пырнуть? Ведь ты мой любимец, друг сердечный; я тебя беречь буду как зеницу ока.

— Я всегда говорил, что ты благородный рыцарь, — сказал Заглоба, делая вид, что принимает слова Богуна за чистую монету, и в то же время в голове его мелькнула мысль: "Видно, он

приготовил для меня что-то особенное; не умереть мне попросту".

— Ты это правильно сказал, — продолжал Богун, — ты тоже благородный рыцарь; мы ведь искали друг друга и вот нашли!

— Правду говоря, я тебя не искал, но спасибо на добром слове.

— Скоро ты еще больше будешь благодарить меня, и я тебя поблагодарю за то, что ты привез мне княжну из Розлог в Бар. Я нашел ее там и вот пригласил бы тебя хоть сейчас на свадьбу, да нельзя ее справить ни сегодня, ни завтра, теперь война, а ты человек старый, может, и не доживешь.

Заглоба, несмотря на весь ужас своего положения, насторожил уши.

— На свадьбу? — пробормотал он.

— А ты что думал? — сказал Богун. — Что я, мужик, что ли, чтобы неволить ее без попа, или у меня денег не хватит, чтобы в Киеве повенчаться? Ты ведь привез ее в Бар не для мужика, а для атамана, для гетмана…

"Ладно!" — подумал Заглоба.

Потом, повернув голову к Богуну, сказал:

— Вели развязать меня.

— Полежи, полежи! Тебе в дорогу ехать, а ты человек старый, тебе отдохнуть надо перед дорогой.

— Куда ты хочешь меня везти?

— Ты мне друг, и я свезу тебя к другому своему другу, к Кривоносу. Уж мы оба позаботимся, чтобы тебе было там хорошо.

— Ну и жарко же мне там будет! — пробормотал шляхтич, и по спине его снова забегали мурашки.

Наконец он заговорил:

— Я знаю, что ты сердит на меня, но, видит Бог, напрасно, напрасно! Мы с тобой в Чигирине жили и распили не одну бочку меду; я любил тебя, как отец, за твою рыцарскую удаль, ведь равной ей не найти во всей Украине. Разве я становился у тебя на дороге? Если бы я тогда не поехал с тобою в Розлоги, то мы до сих пор жили бы душа в душу; а из-за чего же я ехал, как не из привязанности к тебе? Не взбесись ты, не убей ты тех несчастных людей, — видит Бог, я не стал бы тебе поперек дороги. Зачем мне мешаться в чужие дела! Я хотел бы, чтоб эта девушка досталась тебе, а не кому-нибудь другому. Но после того, как ты напал на них, словно татарин, во мне заговорила совесть — ведь это шляхетский дом. Ты сам поступил бы не иначе. Ведь для меня лучше было отправить тебя на тот свет, но я не сделал этого. Почему? Потому, что я шляхтич и стыдно бы было мне так поступить. Постыдись и ты! Ведь знаю, ты будешь издеваться надо мной. Девушка уж и так в твоих руках — чего ж ты от меня хочешь? Разве я не берег ее пуще зеницы ока для твоего же добра? Коли ты не обидел ее, значит, и у тебя есть рыцарская честь и совесть. Неужто ты подашь ей руку, запятнанную моей кровью? Как ты посмеешь сказать ей, что замучил человека, который провел ее сквозь толпы черни и татар? Постыдись и освободи меня из неволи, в которую ты взял меня изменой. Ты молод и не знаешь, что может случиться с тобой, а за мою смерть Бог тебя накажет тем, что тебе дороже всего.

Богун встал со скамьи, бледный от бешенства, и, подойдя к Заглобе, проговорил голосом, глухим от злобы:

— Свинья паршивая, я надеру ремней из твоей шкуры, буду жечь тебя на медленном огне, прибью тебя гвоздями к столбу, разорву на клочки!

И в бешенстве он выхватил нож, висевший у пояса, с минуту судорожно сжимал его рукой, лезвие засверкало уже перед глазами Заглобы, но атаман сдержался, снова вложил нож в ножны и крикнул:

— Эй, молодцы!

Шестеро запорожцев вбежали в комнату.