Огнем и мечом (пер. Владимир Высоцкий)
Шрифт:
— Князь в шатре? — спросил староста одного из всадников.
— В шатре с генералом Пшиемским, — ответил всадник.
Староста вошел без доклада, а четыре рыцаря остановились перед шатром. Через минуту полотнище отогнулось, и показалась голова генерала Пшиемского.
— Князь хочет видеть вас сейчас же, Панове! — сказал он.
Пан Заглоба вошел в шатер с твердой надеждой, что князь не захочет подвергать почти неминуемой гибели лучших своих рыцарей, но ошибся, так как князь не успел еще ответить на поклон, как сказал:
— Мне говорил пан староста о вашей готовности выйти из нашего лагеря,
— Мы пришли спросить вашего разрешения, — ответил Скшетуский, — ибо наша жизнь в распоряжении вашей светлости.
— Значит, вы хотите идти вчетвером?
— Ваша светлость! — сказал Заглоба. — Это они хотят идти, а не я. Бог свидетель, я не пришел сюда ни хвастать, ни напоминать о своих заслугах, и если упомяну о них, то лишь для того, чтобы меня теперь не заподозрили в трусости. Пан Скшетуский, Володыевский и Подбипента из Мышиных Кишек — великие рыцари, но и Бурлай, который пал от моей руки (об иных подвигах я умолчу), тоже был великий воин, стоил Бурдабута, Богуна и трех янычарских голов, — а потому я полагаю, что в рыцарском деле я не хуже других. Но иное дело мужество, иное дело безумие. У нас нет крыльев, а по земле мы не пройдем — это уж верно.
— Значит, вы не идете? — спросил князь.
— Я сказал, что не хочу идти, но не сказал, что не иду. Коли Бог уж покарал меня их компанией, мне до самой смерти придется в ней пребывать. Если нам придется здесь туго, сабля Заглобы еще пригодится, но я не знаю, на что пригодится смерть нас четверых, и надеюсь, что ваша светлость не даст разрешения на столь безумное предприятие.
— Вы хороший товарищ, — ответил князь, — и с вашей стороны благородно, что вы не хотите оставить своих друзей, но в своей уверенности во мне вы ошиблись, так как я принимаю вашу жертву.
— А, черт! — пробормотал Заглоба, и руки у него опустились. В эту минуту в шатер вошел Фирлей, каштелян бельский.
— Ваша светлость, — сказал он, — мои люди поймали казака, который говорит, что сегодня ночью будет штурм.
— Мне уже сообщили об этом, — ответил князь. — Все готово; пусть только поторопятся с постройкой валов.
— Они почти кончены.
— Это хорошо! — сказал князь. — К вечеру мы переберемся! Потом он обратился к четырем рыцарям:
— После штурма, если ночь будет темная, выйти лучше всего.
— Как так? — спросил Фирлей. — Разве вы, ваша светлость, предполагаете сделать вылазку?
— Вылазка будет своим чередом, — ответил князь, — и я сам поведу ее, но мы теперь говорим о другом. Эти господа решились пробраться через неприятельский стан и дать знать королю о нашем положении.
Каштелян от изумления широко раскрыл глаза и по очереди посмотрел на рыцарей.
На лице князя появилась довольная улыбка. У него была эта слабость, и он любил, чтобы удивлялись его воинам.
— О господи! — сказал каштелян. — Значит, есть еще на свете такие сердца! Клянусь Богом, не стану я вас, Панове, отговаривать от этого смелого предприятия.
Пан Заглоба покраснел от злости, но ничего не ответил и лишь сопел, как медведь; князь задумался на минуту и потом промолвил:
— Но я не хочу даром проливать вашу кровь и не согласен пустить вас всех четверых. Сначала пойдет один; если его убьют,
— Ваша светлость… — прервал Скшетуский.
— Такова моя воля и приказ, — с ударением сказал князь. — Но, чтобы примирить вас, я объявляю, что первым пойдет тот, кто первый предложил.
— Это я! — проговорил Лонгин с сияющим лицом.
— Сегодня вечером, после штурма, если ночь будет темная, — добавил князь. — Никаких писем к королю я не дам; что вы видите, то и расскажете, а в знак полномочий возьмите этот перстень.
Подбипента взял перстень и поклонился князю, а он обнял рыцаря и, несколько раз поцеловав в голову, сказал взволнованным голосом:
— Ты так же близок моему сердцу, как брат… Да ведет тебя и проведет Царь Царей и Царица ангелов, воин Божий!
— Аминь! — повторили староста красноставский, пан Пшиемский и каштелян бельский.
У князя были слезы в глазах, — ибо это был истинный отец рыцарей, — остальные присутствующие плакали, а Подбипента дрожал от пыла, и его чистая, смиренная, покорная и геройская душа радовалась близости жертвы.
— Ваше имя будет внесено в историю! — воскликнул каштелян бельский.
— Non nobis, non nobis, sed nomini Tuo, Domine [76] , - сказал князь.
76
Не нам, не нам, но имени твоему. Господи (лат.).
Рыцари вышли из шатра.
— Тьфу, меня что-то сдавило за горло и держит, а во рту так горько, точно после полыни, — говорил Заглоба, — А те все стреляют… чтоб вас молнии перестреляли! — сказал он, указывая на дымящиеся казацкие шанцы. — Ох, тяжело жить на свете! Пане Лонгин, так вы уж непременно пойдете? Ну да хранят вас ангелы… Чтоб зараза передушила это хамье!
— Я должен с вами проститься, — сказал пан Лонгин.
— Как так? Куда же вы идете? — спросил Заглоба.
— К ксендзу Муховецкому, исповедоваться. Надо очистить свою грешную душу, братец.
Сказав это, пан Лонгин поспешно отправился в замок, а они вернулись к валам. Скшетуский и Володыевский были как убитые и молчали, Заглоба же говорил:
— Меня все еще что-то держит за горло. Я не думал, что мне будет так жаль, но ведь это самый добродетельный в мире человек!.. Пусть мне кто-нибудь начнет перечить, и я ему дам в морду! О боже, боже! Я думал, что каштелян бельский будет удерживать, а тот еще подлил масла в огонь. Черт принес этого еретика! "В истории, говорит, будут писать о вас!" Пусть о нем самом пишут, но только не на шкуре Лонгина. А почему он сам не идет? У него по шести пальцев на ногах, как у кальвиниста, так ему легче ходить. Повторяю вам, Панове, что на свете все хуже и хуже, и, должно быть, правда то, что отец Жабковский пророчествует о конце света. Посидимте немного здесь, а потом пойдем в замок, чтобы хотя до вечера натешиться обществом нашего друга.