Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Сенкевич Генрик

Пан Скшетуский еще ранее отдал отчет в своем посольстве, причем передал все, что слышал о Хмельницком и его бегстве. Князь распорядился двинуть несколько полков к Кудаку, но вообще придавал мало значения всему этому делу. И так как ничто, казалось, не угрожало спокойствию и могуществу Заднепровского княжества, в Лубнах начались пиршества и увеселения, отчасти по поводу пребывания валашского посла, отчасти благодаря сватовству панов Бодзинского и Ляссоты, которые получили уже благоприятный ответ от князя и княгини Гризельды.

Только

один бедный Володыевский испытывал невыразимые муки, а когда Скшетуский пробовал утешать его, он уныло отвечал:

— Тебе хорошо; ты знаешь, что Ануся не минует твоих рук. С каким чувством она вспоминала тут о тебе во время твоего отсутствия! Сначала я думал, что она только хотела подразнить Быховца, но теперь вижу совсем другое.

— Что мне Ануся! Возвратись к ней — не возражаю, но о княжне Анне и думать перестань. Это все равно, что думать о том, как бы прикрыть шапкою феникса в его гнезде.

— Знаю я, что она феникс… Кажется, мне придется умереть с горя.

— И жив будешь, и влюбишься сейчас же вновь, только, пожалуйста, не в княжну Барбару, а то и ее у тебя какой-нибудь воеводич из-под носа похитит.

— Разве сердце — раб, которому можно давать приказания? Разве глазам запретишь любоваться чудным образом княжны Барбары, которая способна пробудить чувства даже в диком звере?

— Вот черт! — воскликнул пан Скшетуский. — Ты, кажется, и без моей помощи утешишься! Но я все-таки повторяю тебе: возвратись к Анусе, с моей стороны никакого препятствия не будет.

А Ануся, на самом деле, вовсе не думала о Володыевском. Ее сильно задело за живое равнодушие пана Скшетуского, который, после полугодовой разлуки, почти ни разу не взглянул на нее. По вечерам, когда князь со своими офицерами приходил в гостиную, Ануся выглядывала из-за плеча княгини (княгиня была высокого роста) и пристально вглядывалась своими черными глазками в лицо наместника, стараясь прочитать на нем объяснение непонятной для нее загадки. Но мысли Скшетуского блуждали в другой стороне, а если вдруг его взгляд падал на Анусю, то взор был такой холодный и равнодушный, как будто бы он видит ее в первый раз.

— Что с ним случилось? — спрашивала у самой себя избалованная любимица двора и, гневно топая крохотной ножкой, клялась, что разузнает, в чем дело. На самом деле она вовсе не любила Скшетуского, но, привыкшая к победам, не могла допустить мысли, что на нее не обращают внимания, и готова была сама влюбиться в оскорбителя.

Однажды, торопясь исполнить какое-то приказание княгини, она наткнулась на Скшетуского. Она налетела на него, как буря, чуть не свалила с ног и, внезапно попятившись, вскрикнула:

— Ах, как я испугалась! Здравствуйте, пан Скшетуский!

— Добрый день, панна Анна! Разве уж я такое чудовище, что мог перепугать вас?

Девушка опустила глаза и с притворным замешательством сказала:

—

О, нет, нет! Уверяю вас…

Она посмотрела на поручика н опять опустила глаза.

— За что вы обижаетесь на меня?

— Я? Разве вы обращаете внимание на мои обиды?

— Нисколько. Большая нужда мне заботиться о них!

— Может быть, вы думаете, что я сейчас заплачу? Ошибаетесь! Пан Быховец гораздо вежливее вас…

— Если так, то мне не остается ничего другого, как уступить место пану Быховцу и скрыться с ваших глаз.

— Разве я удерживаю вас?

При этих словах Ануся загородила ему дорогу.

— Так вы из Крыма возвратились?

— Из Крыма.

— А что вы привезли оттуда?

— Привез пана Подбипенту. Вы видели его, конечно? Очень милый человек и достойный рыцарь.

— Несомненно, что он гораздо милее вас А зачем он приехал сюда?

— Чтобы дать вам возможность испробовать на нем вашу силу. Но я вам не советую подступаться к нему, потому что знаю одну тайну, в силу которой этот рыцарь непобедим… и даже вы с ним ничего не поделаете.

— Почему же он непобедим?

— Потому что не может жениться.

— Какое мне дело до того? А почему он не может жениться?

Скшетуский наклонился к уху девушку и громко прокричал:

— Он дал обет целомудрия.

— Какой вы дерзкий! — воскликнула Ануся и тотчас же упорхнула, как перепуганная птица.

Однако в этот вечер она впервые внимательно начала рассматривать пана Лонгинуса. Гостей в этот день было немало, потому что князь давал прощальный ужин пану Бодзинскому. Наш литвин, щегольски одетый в белый атласный жупан и темно-голубой бархатный кунтуш, выглядел очень приличным человеком, тем более, что место палаческого оружия заняла легкая кривая сабля в золотистых ножнах.

Глазки Ануси пускали стрелы в пана Лонгинуса отчасти с умыслом насолить пану Скшетускому. Наместник и не заметил бы этого, если б Володыевский не толкнул его локтем:

— Пусть меня возьмут в плен татары, если Ануся не интересуется этою литовскою жердью.

— Скажи ему самому об этом.

— И скажу! Отличная из них выйдет парочка.

— Он так велик, а она так мала, что может служить пряжкою для его жупана.

— Или помпоном для его шапки, Володыевский подошел к литвину.

— Пан Подбипента, — сказал он, — недавно вы сюда пожаловали, но уж ясно показали, какого полета вы птица.

— Какая птица, голубчик, какая?

— А вот какая: вы успели уже вскружить голову самой красивой девушке из всех наших придворных.

— Милый вы мой! — И пан Лонгинус молитвенно сложил руки. — Что вы только говорите?

— Посмотрите-ка на Анусю Божобогатую, в которую мы тут все влюблены; она глаз с вас не спускает. Смотрите только, как бы она не обвела вас вокруг носа, как провела нас всех.