Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Сенкевич Генрик

Для всякого сведущего человека не было никакого сомнения, на чью сторону склонится победа. Только такой безумный, как Кривонос, мог отважиться на битву при подобных условиях. Тут никакие силы не могли бы даже переправиться, если бы Вишневецкий захотел помешать переправе.

Но князь умышленно постановил пропустить часть неприятельских сил через плотину, чтобы уничтожить врага. Великий военачальник пользовался неопытностью противника, который не понимал, что не может оказать помощи своим людям на противоположном берегу, коль скоро пришлось бы воспользоваться таким узким путем, как плотина.

Кривоносом руководила только самонадеянность да жажда крови. Атаман узнал, что Хмельницкий

идет к нему на помощь со всеми своими силами, но до тех пор приказывает ему не вступать в битву с Еремией, и несмотря на это спешил столкнуться с опасным врагом.

Взяв Полонную, он ни с кем не хотел более делиться славой. Он потеряет половину войска, что из того? Зато он уничтожит княжескую армию и принесет в подарок Хмельницкому голову Еремии.

Тем временем волна черни достигла конца плотины и рассеялась по свободному пространству, но в тот же самый миг скрытая пехота Осиньского выпалила в них сбоку, из жерл пушек Вурцеля показался синеватый дымок, земля задрожала, и битва разгорелась по всей линии.

Густой дым окутал берега Случа, пруд, плотину и самое поле, только кое-где мелькнут красные мундиры драгунов или пернатые шлемы гусаров.

Из казацкого табора прибывали все новые и новые полки. Они мгновенно растягивались в длинную линию и яростно нападали на княжеские полки. Битва завязалась по всему берегу пруда, до излучины реки, до болотистых лугов.

Казакам оставалось или победить, или умереть: впереди неприятель, позади вода.

Когда гусары маршем пошли вперед, пан Заглоба несмотря на свою одышку и отвращение к толкотне отправился вместе с другими. Другого выбора не было, иначе, пожалуй, чего доброго, обвинят в трусости. Он мчался, закрыв глаза, а в голове его одна мысль быстро сменялась другою. "Искусство не поможет! К черту искусство! Дурак выигрывает, умный погибает!" Потом его охватила злость на войну, на казаков, на гусаров, на всех на свете. Он начал ругаться и молиться одновременно. Ветер свистал у него в ушах, дыхание спиралось в груди, но вдруг конь его остановился, он открыл глаза и, — Боже, что увидел он?.. Косы, сабли, цепы, раскрасневшиеся лица, длинные усы, — и все это неизвестно кому принадлежит, все прыгает, ни минуты не стоит на месте… И почему неприятель не бежит куда-нибудь, ну, хоть к самому сатане, мозолит глаза ему, пану Заглобе, и заставляет его вступать в битву? "Ах, так вы вот как!" — и он, закрыв глаза, начал рубить направо и налево. Иногда сабля только свистнет в воздухе, а иногда и вонзится во что-то мягкое. Вместе с тем он сознает, что жив, и это еще более наполняет его отвагой.

— Бей! Режь! — кричит он изо всей мочи; наконец, неприятель показывает спины.

"Бегут?" — молнией промелькнуло у него в голове. — Да, так и есть! Тогда храбрость его достигает последних пределов. "А, злодеи! Так-то вы сражаетесь со шляхтой?!" Он бросился в толпу убегающих, врезался в самую середину и начал рубить уже с большим толком. А товарищи его в это время увидели новую толпу низовцев и погнались за нею.

Вдруг пан Заглоба почувствовал, что конь его замедляет шаг, и тут на него упало что-то тяжелое и совершенно замотало его голову.

— Товарищи! Братья! Спасите! — закричал он, немилосердно пришпоривая коня, но проклятая скотина только стонала и не Двигалась с места.

Пан Заглоба слышал шум, крики скачущих мимо него всадников… целый ураган… потом настала мертвая тишина.

И снова мысли, быстрые, как татарская стрела, замелькали в его голове.

"Что такое? Что случилось? Иисус, Мария! В плен меня взяли, что ли?"

Лоб пана Заглобы покрылся крупными каплями пота. Очевидно, его окутали с головой, как некогда он Богуна. А зга тяжесть на плечах — рука гайдамака.

Но почему же его не влекут за собою, почему не убьют, почему он стоит на месте?

— Пусти, мерзавец! — крикнул он.

Молчание.

— Пусти, говорю я тебе! Я тебе дарую прощение!

Ни слова в ответ.

Пан Заглоба снова пришпорил коня, но опять без всякого результата.

Тогда несчастный пленник собрался с последними силами, выхватил нож и нанес страшный удар невидимому врагу.

Но нож встретил только пустое пространство.

Тогда пан Заглоба схватился обеими руками за повязку, закрывавшую его глаза, и сорвал ее.

Что такое?

Гайдамаков и следа нет. Вокруг пусто. Только вдали мелькают красные драгуны Володыевского да еще дальше гусары добивают остатки неприятельских войск.

Зато у ног пана Заглобы лежит запорожское полковое знамя. Очевидно, убегающий казак бросил его таким образом, что оно древком легло вдоль плеч пана Заглобы, а своим полотнищем закрыло его лицо.

Увидев это, доблестный муж все понял и совершенно пришел в себя.

— Ara! — сказал он. — Я отбил знамя. Как? Может быть, я не отбил его? Если справедливость не умрет на поле этой битвы, я достоин награды. О, негодяи! Счастье ваше, что мой конь остановился. Досталось бы вам… Что это? Господи! Новая какая-то ватага! Не сюда! В другую сторону, собачьи дети! Чтоб черти побрали эту лошаденку! Бей! Режь!

Действительно, новый отряд запорожцев, сломя голову, мчался к пану Заглобе, преследуемый панцирными Поляновского. И, может быть, пан Заглоба погиб бы тут славной смертью, если б не гусары Скшетуского, которые приближались теперь с противоположной стороны, чтоб поставить неприятеля меж двух огней. Некоторые из казаков в отчаянии бросались в воду, чтоб найти смерть в глубоких пучинах, другие падали на колени и гибли под ударами мечей. Поражение было полное, в особенности на плотине Полки, что перешли на эту сторону, были уничтожены, другие, ближние, таяли под огнем пушек Вурцеля и залпами немецкой пехоты. Они не могли двинуться ни назад, ни вперед: Кривонос вводил в бой новые силы, которые и делали отступление невозможным. Со стороны можно было подумать, что он нарочно губит своих людей. Они сталкивались, бились между собою, падали в воду и тонули. С одной стороны чернели массы бегущих, с другой — толпы идущих вперед, в середине — горы трупов, стоны, нечеловеческие крики, панический страх, хаос… Весь пруд наполнился людскими и конскими трупами. Вода выступила из берегов.

Временами артиллерия замолкала. Тогда плотина, словно жерло пушки, изрыгала толпы запорожцев и черни, которые располагались в проклятом полукруге и шли под удары ожидающей ее кавалерии, а Вурцель сызнова начинал свою песню, дождем железа и свинца перекрывал плотину, прекращая прилив подкрепления.

Проходили часы. Кривонос, взбешенный, озверевший, все еще не терял надежды и посылал тысячи казаков в пасть смерти.

На другой стороне Еремия в своих серебряных латах стоял на высоком кургане и озирал поле битвы.

Лицо его было совершенно спокойно, взгляд охватывал всю плотину, пруд, берега Случа и устремлялся дальше, туда, где покрытый голубоватой дымкой виднелся лагерь Кривоноса. Князь не спускал глаз с этой громады телег и, наконец, сказал воеводе:

— Сегодня мы лагеря не возьмем.

— Как, князь? Вы же сами…

— Время бежит скоро. Поздно! Посмотрите, уже вечер!

Битва длилась так долго, что солнце уже прошло весь свой дневной путь и склонялось к западу. Высокие, легкие облачка, покрывавшие небо, словно стадо белоснежных овец, начинали розоветь и собираться в тучи. Прилив казачьих войск на плотину ослабевал; многие начали в беспорядке возвращаться назад.