Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден)

Сенкевич Генрик

Маленький рыцарь был прав. В этой войне, столь продолжительной, еще ни разуме встречались лицом к лицу эти два страшных льва. Один громил гетманов и полковников, другой — могущественных казацких атаманов, за одним и другим вослед шла победа, один и другой были пугалами для врагов, но кто останется победителем в непосредственном столкновении, должно было решиться только теперь Вишневецкий смотрел с вала на бесчисленные полчища татар и казаков — и тщетно старался охватить их взглядом? Хмельницкий поглядывал с поля на замок и лагерь, думая в душе: "Там мой самый страшный враг, если я

его уничтожу, кто тогда решится противиться мне?"

Легко было отгадать, что борьба между этими двумя людьми будет продолжительная и отчаянная, но результат ее не подлежал сомнению. Этот князь на Лубнах и Вишневце стоял во главе пятнадцати тысяч воинов, включая в это число обозных слуг, между тем как за крестьянским вождем шли люди, живущие на пространстве от берегов Азовского моря и Дона вплоть до устьев Дуная. С ним шел хан во главе орд Крымской, Белгородской, Ногайской и Добруджской, шел народ, обитающий по берегам всех притоков Днестра и Днепра, шли низовцы и бесчисленная чернь — из степей, яров, лесов, городов, местечек, деревень и хуторов, и все те, которые прежде служили в польских войсках; шли Черкассы, валахские каралаши, силистрийские и румелийские турки, шли даже разные ватаги сербов и болгар. Могло показаться, будто это новое переселение народов, которые покинули свои сумрачные степные жилища и движутся на запад, чтобы занять новые земли и образовать новое государство.

Таково было соотношение борющихся сил: горсть против сотен, остров против моря. Поэтому неудивительно, что не одно сердце билось тревогой и что не только в городе, не только в этом крае, но во всей Республике смотрели нггэти одинокие окопы, окруженные морем диких воинов, как на могилу великих рыцарей и их великого вождя.

Так же, наверное, смотрел и Хмельницкий, так как лишь только загорелись костры в его лагерях, как перед окопами появился казак с белым парламентерским знаменем, который стал трубить и кричать, чтобы не стреляли.

Стража вышла и тотчас схватила казака.

— Я от гетмана к князю Ереме, — сказал он.

Князь еще находился на коне и стоял на валу с ясным и совершенно спокойным лицом. Зарево костров освещало его изящное лицо розовым светом. Казак, остановившись перед князем, задрожал и в первую минуту не мог говорить, хотя это был старый степной волк и прибыл в качестве посла.

— Кто ты? — спросил князь-воевода, обратив на него свой спокойный взгляд

— Я сотник Сокол… от гетмана.

— А с чем ты пришел?

Сотник стал бить поклоны, а затем проговорил:

— Прости, владыко! Что мне приказали, то скажу — я ни в чем не виноват.

— Говори смело.

— Гетман приказал мне сказать, что он прибыл в гости в Збараж и завтра навестит вас в замке.

— Скажи ему, что я даю пир не завтра, но сегодня! — ответил князь.

Действительно, спустя час загремели пушки, раздались радостные крики и все окна замка засияли от тысячи горящих свечей.

Хан, услышав заздравные выстрелы, звуки труб и литавр, вышел из шатра в сопровождении брата Нурадина, султана Гагки, Тугай-бeя и многих мурз; а затем послал за Хмельницким

Гетман, хотя немного уже пьяный, немедленно явился и, отдав низкие поклоны, а

также прикладывая руку ко лбу, к бороде и груди, ждал вопроса.

Хан долго глядел на замок, блестевший издали, как гигантский фонарь, и слегка кивал головой. Наконец, погладив рукой свою жидкую бороду, которая двумя длинными космами спускалась на его шубу, он сказал, указывая пальцем на освещенные окна замка:

— Запорожский гетман, что там такое?

— Могущественнейший царь, — ответил Хмельницкий, — там пирует князь Ерема.

Хан изумился.

— Пирует?..

— То нынче пируют завтрашние трупы, — сказал гетман.

В эту минуту в замке опять загремели выстрелы, зазвучали трубы, и смешанные крики донеслись до достойных ушей хана.

— Един Бог, — пробормотал он. — Лев в сердце этого гяура И после минутного молчания добавил:

— Я предпочел бы быть с ним, чем с тобой.

Хмельницкий задрожал. Тяжко он оплачивал необходимую дружбу с татарином и к тому еще не был уверен в страшном союзнике. По прихоти хана все орды могли обратиться против казаков, которые тогда окончательно погибли бы! Притом гетман видел, что хан помогал ему, в сущности, ради добычи, ради даров, и что, кроме того, считая себя законным монархом в душе, стыдился становиться на сторону восставших против короля, на сторону какого-то Хмеля против могущественного Вишневецкого.

Казацкий гетман часто напивался пьяным не только вследствие страсти к вину, но и с отчаяния…

— Великий монарх! — проговорил он. — Ерема твой враг. Это он отнял у татар Заднепровье, он побитых мурз, как волков, вешал по деревьям, это он хотел идти на Крым с огнем и мечом…

— А вы разве не разоряли улусов? — спросил хан.

— Я твой невольник

У Тугай-бея задрожали губы и блеснули клыки, у него между казаками был смертельный враг, который некогда вырезал весь чамбул бея и чуть не схватит! его самого. Он не выдержал и тихо пробормотал фамилию ненавистного атамана:

— Бурлай! Бурлай!

— Тугай-бей, — тотчас сказал Хмельницкий, — по мудрому приказанию хана вы с Бурлаем в прошлом году лили воду на мечи.

Новый залп пушек прервал дальнейший разговор. Хан протянул- руку по направлению к Збаражу и лагерю.

— Завтра это мое? — спросил он, обращаясь к Хмельницкому.

— Завтра они умрут, — ответил гетман, устремив глаза на замок

Потом он опять стал бить поклоны и прикоснулся рукой ко лбу, бороде и груди, считая разговор оконченным. Хан запахнул шубу, так как ночь была холодная, хотя и июльская, и сказал:

— Уже поздно!

Тогда все стали бить поклоны, точно движимые одной силой, а хан медленно направился в шатер, тихо говоря:

— Един Бог!

Хмельницкий отправился в свой лагерь, бормоча дорогой:

— Я тебе отдам замок и город, и добычу, и пленных, но Ерема будет мой, а не твой, хотя бы мне пришлось заплатить за него своей головой.

Постепенно костры угасали, постепенно затихал глухой шум нескольких сотен тысяч голосов, еще кое-где слышались звуки дудок и крики татарских конюхов, выгонявших лошадей на пастбище, но вскоре и эти голоса умолкли, и сон овладел бесчисленными полчищами татар и казаков