Огнем и мечом. Часть 1
Шрифт:
– Так, может, и я на что сгожусь, братушки? – спросил пан Лонгинус.
– Отчего ж нет, – ответил Заглоба. – Понадобится переправиться через Днестр, ты и перенесешь нас, как святой Христофор.
– Благодарствую от души, любезные судари, – сказал Скшетуский, – и готовностью вашей воспользоваться счастлив. Друзья познаются в беде, а меня, вижу, провидение такими верными друзьями подарило. Позволь же, всемогущий Боже, и мне положить за друзей достояние и здоровье!
– Все мы аки един муж! – воскликнул Заглоба. – Господь поощряет согласье; увидите, в скором времени и мы плодами своих трудов
– Знать, мне ничего иного не остается, – сказал, помолчав, Скшетуский, – как отвести хоругвь к князю и, не мешкая, отправиться в путь вместе с вами. Пойдем по Днестру через Ямполь к Ягорлыку и повсюду искать будем. А поскольку, надеюсь, Хмельницкий уже разбит или, пока мы с князем соединимся, разбит будет, то и служба общему делу не станет помехой. Хоругви, верно, двинутся на Украину, чтобы вконец задушить мятеж, но там и без нас обойдутся.
– Погодите-ка, любезные судари, – сказал Володыёвский, – надо полагать, после Хмельницкого придет черед Кривоноса, так что, возможно, мы вместе с войском пойдем на Ямполь.
– Нет, нет, туда надлежит поспеть раньше, – ответил Заглоба. – Но первая наша задача – отвести хоругвь, чтобы руки развязаны были. Надеюсь, и князь нами contentus [146] будет.
– Особенно тобой, сударь.
– Разумеется! Кто ему лучшие везет вести? Уж поверьте мне, князь не постоит за наградой.
– Стало быть, в путь?
– Не мешало бы отдохнуть до завтра, – заметил Володыёвский. – Впрочем, пускай приказывает Скшетуский – он у нас старший; однако предупреждаю: выступим сегодня – у меня все лошади падут.
146
доволен (лат.).
– Это дело серьезное, знаю, – сказал Скшетуский, – но, думается, если задать им хорошего корму, завтра смело выходить можно.
Назавтра и отправились. Согласно княжескому приказу им надлежало вернуться в Збараж и там ожидать дальнейших распоряжений. Потому пошли на Кузьмин, чтобы, оставив в стороне Фельштын, свернуть к Волочиску, откуда через Хлебановку вел старый тракт на Збараж. Идти было нелегко – дорога от дождей раскисла, – но зато спокойно, только пан Лонгинус, шедший о сто конь впереди, разбил несколько банд, бесчинствовавших в тылу региментарских войск. На ночлег остановились лишь в Волочиске.
Но едва утомленные долгой дорогой друзья уснули сладко, их разбудила тревога: дозорные дали знать о приближении конного отряда. Вскоре, однако, выяснилось, что это татарская хоругвь Вершулла – свои, значит. Заглоба, пан Лонгинус и маленький Володыёвский тотчас поспешили к Скшетускому, а следом за ними туда же влетел вихрем запыхавшийся, с ног до головы забрызганный грязью офицер легкой кавалерии, взглянув на которого Скшетуский воскликнул:
– Вершулл!
– Так… точно! – проговорил тот, с трудом переводя дыхание.
– От князя?
– Да!.. Ох, дух перехватило!
– Какие вести? С Хмельницким покончено?
– Покончено… с… Речью Посполитой!
– Господь всемогущий! А ты, часом, не бредишь? Ужель пораженье?
– Пораженье, позор, бесчестье!.. Без боя… Разброд
– Ушам не хочется верить. Говори же, говори Христа ради!.. Что региментарии?
– Бежали.
– А где наш князь?
– Отступает… без войска… Я к вам от князя… с приказом… немедля во Львов… Они идут за нами.
– Кто? Вершулл, Вершулл! Опомнись, брат! Кто идет?
– Хмельницкий, татары.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! – вскричал Заглоба. – Земля из-под ног уходит.
Но Скшетуский уже понял, в чем дело.
– Вопросы потом, – сказал он, – немедля на конь!
– На конь, на конь!
Кони Вершулловых татар уже били копытами под окошком. Жители, разбуженные вторженьем отряда, выходили из домов с факелами и фонарями. Новость молнией облетела город. Тотчас колокола забили тревогу. Тихий минуту назад городишко наполнился шумом, лошадиным топотом, громкими словами команд и гвалтом евреев. Население собралось уходить вместе с войском; отцы семейств запрягали возы, погружали на них детей, жен, перины; бургомистр с несколькими мещанами пришел умолять Скшетуского не уезжать вперед и хоть до Тарнополя сопроводить горожан, но Скшетуский, имея четкий приказ поспешать без промедленья во Львов, не захотел его и слушать.
Выступили сей же час, и лишь в дороге Вершулл, придя немного в себя, рассказал, что случилось.
– Сколько Речь Посполитая стоит, – говорил он, – такого не знала краха. Что там Цецора, Желтые Воды, Корсунь!
А Скшетуский, Володыёвский, Лонгинус Подбипятка, припадая к шеям лошадей, то за головы хватались, то воздевали руки к небу.
– Нет, это выше человечьего разуменья! – восклицали они. – Где же князь был?
– А князь был всеми покинут и от дел умышленно отстранен, даже дивизией своей не распоряжался.
– Кто же взял на себя команду?
– Все и никто. Я старый служака, на войне зубы съел, но такого войска и таких предводителей еще не видел.
Заглоба, который особого расположения к Вершуллу не питал, да и знал мало, долго качал головой и губами причмокивал – и наконец промолвил:
– Скажи-ка, сударь любезный, а не помутилось ли у тебя в очах или, может, ты частичное поражение за всеобщий разгром принял, ибо то, что мы слышим, просто уму непостижимо.
– Непостижимо, согласен, более того: я бы с радостью голову отсечь позволил, если б чудом каким-нибудь оказалось, что это ошибка.
– А как же ваша милость ухитрился после разгрома прежде всех попасть в Волочиск? Не хочется допускать мысли, что первым дал тягу… Где же войска в таком случае? Куда бегут? Что с ними дальше сталось? Почему в бегстве своем тебя не опередили? На все эти вопросы силюсь найти ответ – но тщетно!
В любое другое время Вершулл никому бы не спустил оскорбленья, но в ту минуту он ни о чем ином, кроме как о катастрофе, не мог думать и потому ответил только:
– Я первым попал в Волочиск, так как прочие к Ожиговцам отступают, меня же князь с намереньем направил туда, где, по его расчету, ваши милости находились, дабы вас не смело ураганом этим, узнай вы о случившемся слишком поздно; а во-вторых, есть еще причина: ваши пятьсот конников теперь для князя дорогого стоят, поскольку дивизия его рассеяна, а большая часть людей погибла.