Огнем, мечом, крестом
Шрифт:
— Калев! Калев!!! Бей! Бей!!!
Повинуясь собственному же призыву, Лембит выскочил из-под лап, в своем камуфляже, совершенно незаметный в нем раньше среди зеленой хвои. Тренькнула тетива, кнехт пошатнулся, и тут же раздался громкий вскрик — из спины латыша, что попытался ткнуть своим копьем эста, торчал оперенный болт. А время все также продолжало тянуться, невыносимо медленно, будто перевели на режим «по кадрам». Копьеносец заваливался на эста, а тот, словно ждал выстрела, отпрыгнул в сторону, и ударил рогатиной «секироносца». Последний отшатнулся в сторону, но как-то медленно, и стал поднимать свой ужасающий топор — но опять
— Калев! Руби их! В очередь, сукины дети, в очередь!
Пересыпая эстонскую речь русской руганью, Лембит еще раз ударил кнехта по шее, но бесполезно — кровь не ударила фонтаном. Тогда он подбил колено сапогом по изгибу, заваливая врага на снег — кнехт выронил арбалет. Удалось, все же прием знакомый и отработанный — драться приходилось в жизни не раз, и сам бил морду, и ему самому «нос по щекам размазывали». А тут в ход не кулаки пошли, а топорик, и не бил он сейчас, а убить пытался, только пока не получалось никак. Кнехт, уже падая, что-то заорал — крепок, собака сутулая, если в себя придет и тесак выхватит, тут не победишь, нашинкуют как капустный кочан.
— А, бл… бл… Сука еб… На тебе, тварь!!!
Лембит вошел в раж, родной эстонский язык вылетел из головы, остались только привычные от природы маты, которых он раньше в таком количестве никогда не употреблял. А тут они полились сплошным потоком, как дерьмо из разломанной канализационной трубы. И в них смешались все его эмоции, весь тот забористый «коктейль», что бурлил сейчас в разуме и душе. И там было все намешано — и ярость со злостью, и гнев, и лютый страх, что если сейчас не удастся «завалить» кнехта, то тот опомнится, и выпустит ему кишки. И, пожалуй, страх довлел больше всего, но при этом сами мышцы не цепенели, а удвоили, и даже утроили усилия, словно понимали, что надо убить врага одним мощным, все сокрушающим ударом.
— Получи, мразь!!!
Лембит от всей души, вложив ярость и утроенные усилия, с хорошего размаха рубанул падающего крестоносца, и удачно — лезвие топора вошло в переносицу, зацепив заодно и оба глаза.
— Майн готт…
Вскрик взлетел выше ели и «замерз» на высокой ноте. Призыв к всевышнему не достиг цели, спасение не пришло — Шипов ударил упавшего врага во второй раз, по ненавистной морде с алой чертой подо лбом. И на этот раз под топором что-то хрустнуло — звук противный, но ему почему-то показался сладостным, лучшего в своей жизни он раньше и не слышал. А топорик в руке сам задергался, словно вкусив крови, «опьянел». А вот лицо лежащего крестоносца превратилось в алое месиво, дымящиеся брызги начали фонтанировать, окрашивая белый снег черным цветом. Теперь кнехт уже не старался встать, его руки и ноги дергались, молотя снег.
— Берегись…
От выкрика на эстонском, Лембит вздрогнул и отшатнулся, не стал оборачиваться, и это спасло ему жизнь — буквально впритирку к голове прошло лезвие секиры. Как не казалось ему раньше, но медленно «ползающий» латыш оказался на удивление шустрым и резким, как приступ диареи. Успел развернуться, и ведь мог зарубить Шипова, только тот сумел совершить лихой «кенгурячий» прыжок в сторону, и остался жить.
— Ты не меставайм, лесной дух — одежда у тебя странная, неужели такая тебе нужна, — хрипло выдохнул рядом эст, схватившись двумя руками за древко. Поднатужился, и вырвал рогатину из поверженного противника. И низко поклонился Шипову, склонив голову чуть ли не до земли:
— Пусть даже так, я буду приносить тебе жертвы, какие потребуешь!
Лембит малость ошалел, потом понял, что камуфляж здесь не могли видеть, к тому же лицо мужчины было прикрыто маской. А потому он содрал «балаклаву» с головы, сам усмехнулся:
— Да какой я дух, Тармо, путник на этих дорогах. Увидел, что тебя с семьей убивать будут, вот и решил вмешаться. Так что оружием хорошим обзавестись немедленно нужно, а потом расскажешь, что у вас там стряслось, что за «разборки» начались, и кто против кого сражается.
— Да, ты прав, русич, на нашей речи ты говоришь плохо, но мне понятно. И почитаешь Калева, раз к его помощи призвал.
От таких слов Лембит опешил, и рассмеялся — не объяснять же, что он говорит на современном языке, а не на архаичном диалекте времен сказочного великана, именем которого любят называть мальчиков. Но раз сам его русичем назвал, значит принял за такового, не стоит разубеждать — какое с него лесное божество, вроде того же лешего.
— И ведь помог, раз с тремя справились. Но ладно, надо оружие и одежду взять, тела снегом забросать. И укрытие найти — а то жену и деток поморозишь напрасно. От крестоносцев спаслись, а вот от морозца не уйдете.
— Тут под елью убежище у нас — к нему бежали. Дети, помогайте, — эст показал рукой на соседнюю ель, разлапистую великаншу. И негромко пояснил, сдирая меховую накидку с поверженного им латыша:
— Там у нас яма вырыта с прошлой осени, словно чувствовал. Набеги частые пошли, это талабы, мы давно враждуем, а с ними уже «меченосцы» — городища жгут, всех убивают. Вот и на нас нынче напали…
Эстонец остановился, притих, стал прислушиваться и Шипов — страсти у деревни значительно притихли, и непонятно, взяли крестоносцы с талабами городище с наскока, или эстам удалось там укрыться и отбить приступ.
— Скотину режут, что за ограду не успели увести. А вот на тын не влезли — к нам два десятка ратных людей из Плескова с воеводой прискакали, успели упредить. Только меня с семейством не уведомили — когда на хутор напали, мы спали. Всех побили, только мы сбежали, в чем спали. У нас под нарами подлаз был сделан за ограду…
На лице эста появилась мучительная гримаса, завыл бы и заплакал, не скрывая горести. Но сдержался как-то, не желая показывать перед чужеземцем своей скорби. Только произнес негромко, еще раз низко поклонившись.
— Благодарствую тебе за спасение, я уже с жизнью простился. Но как тебя зовут, наш спаситель, мы не знаем имя, которое нужно благословлять?
— Леня, — произнес крестильное имя Шипов, потом негромко добавил к нему уже паспортное. — Лембиту…
— Лайне-Лембиту?! Лайне-Лембиту?!