Огненная дорога
Шрифт:
— Куда класть? — спросил он.
Кэт и Алехандро замерли, оставив свои дела. Кэт смотрела на Алехандро, он переводил взгляд с нее на француза и обратно. В воздухе повис невысказанный вопрос, требующий немедленного ответа.
— P`ere, мне нужно поговорить с тобой, — в конце концов сказала Кэт, бросив взгляд на Гильома.
Он кивнул и вышел наружу.
Когда они остались одни, дочь мягко положила руку на плечо отца.
— Он хороший человек, p`ere. Ты даже не представляешь, какого прекрасного защитника избрал для меня.
Алехандро погладил ее волосы и грустно улыбнулся.
— Думаю, избирал
— Тогда, надеюсь, ты поймешь мое желание перед Богом и людьми назвать его своим мужем.
— А он возьмет тебя в жены?
— Это нужно спросить у него.
Ему не хотелось убирать руку с ее волос; они вызывали ощущение чистоты и прохлады, удивительно знакомое, не раз испытанное с тех пор, как он впервые учил ее расчесывать их.
— Нужно?
— Да, p`ere. Нужно.
Она совсем взрослая женщина, понял он, не та маленькая девочка, которую он увез из Англии; осознавать это было грустно. Но что поделаешь? Он знал, что от него требуется.
— Гильом! — громко крикнул он, отдернув руку.
В дверном проеме возник молодой человек и бросил быстрый взгляд на Кэт. Она улыбнулась ему и опустила взгляд.
Некоторое время мужчины молча смотрели друг на друга, потом Алехандро сказал:
— По словам моей дочери, ты хочешь поговорить со мной.
Оглядывая опустевшую комнату, де Шальяк не увидел ничего, напоминающего о том, что совсем недавно тут жил человек, — кроме аккуратно сложенной одежды.
«Он не оставил никаких следов своего присутствия».
Даже ночной горшок был пуст. Алехандро пришел без ничего и ушел ни с чем, оставив единственный предмет, который охранник сумел вырвать у него во время бегства, и еще небольшое состояние в золоте.
Такое поведение вполне понятно; за годы скитаний он стал бродягой, и обретенные бродяжьи привычки никуда не делись.
«Это разумно, — рассуждал де Шальяк, — поскольку ни один еврей не знает, когда ему в очередной раз придется срываться с места. Лучше быть всегда наготове».
Однако зачем он сделал так, что даже его дух исчез отсюда? Почему не оставил хотя бы слабый след удивительной, странной, такой неотразимо привлекательной натуры? Хотя… у де Шальяка осталась рукопись, и, конечно, что-то от этого человека сохранилось в ней. Однако разделить это ощущение де Шальяк мог только с Фламелем, а Фламеля, конечно, прежде всего огорчит то, что перевод так и остался незавершен.
В часе езды верхом от Компьена они нашли священника, старого, пьяного, дурно пахнущего монаха, едва сумевшего вспомнить слова церемонии, которую ему предстояло совершить. Кэт надела на золотистую голову венок из поздних летних цветов, Гильом, как мог, вычистил одежду и стянул рыжие волосы ремешком, который дал ему Алехандро. Смиренно стоя перед оборванным священником, они поклялись сохранять верность друг другу, пока смерть не разлучит их.
И потом вернулись в свой новый дом. Незадачливый фазан, попавшийся им на обратном пути из церкви, пошел на свадебный ужин, который завершился яблоками, сорванными с яблони на краю поляны.
Когда солнце клонилось к закату, Алехандро сказал:
— Будь мы в Испании и празднуй вашу свадьбу как подобает, вы бы получили подарки от своих друзей и родственников:
Он снял кольцо графини Элизабет с изумрудом и жемчужиной и отдал его Кэт.
— Надень его на безымянный палец и носи с гордостью, как положено замужней женщине. Знаю, ты будешь прекрасной женой.
Кэт взяла кольцо и передала Гильому, который надел его ей на палец. Сияя, она обняла Алехандро.
Он посмотрел на француза.
— У меня нет ничего, что можно пощупать руками, Гильом, но я дарю тебе то, что доступно немногим и что, надеюсь, ты сохранишь в своем сердце. Я дарю тебе свое уважение. Теперь мы одна семья. Ты человек чести, и, думаю, моя дочь сделала прекрасный выбор.
И больше он ничего не сказал, чтобы не укорять себя за слезы в радостный для молодых день. Просто пожелал им доброй ночи и пошел в ту часть длинного дома, где стояли кони. Поднимаясь по лестнице на сеновал, он думал, что боль потери такой дочери, как Кэт, скрашивается тем фактом, что одновременно он приобрел такого сына, как Гильом.
Не найдя в последнем послании Марселя ничего, что противоречило бы его собственной позиции, Карл Наваррский решил прочесть его барону де Куси.
— «Сегодня Гильом Каль отбыл, снова в сопровождении своей таинственной девушки. Похоже, она обладает большим влиянием на ход его мыслей». — Наварра поднял взгляд от послания и улыбнулся барону. — Так уж устроен мир, что мы позволяем женщинам набрасывать на нас узду. Будем надеяться, что ее влияние скорее мешает ему, чем помогает.
Он вернулся к тексту.
— «Они поскакали на север в окрестности Компьена, чтобы приступить к сбору армии, хотя, конечно, это слово здесь не совсем уместно. Ни он, ни я не представляем, сколько человек он сумеет повести за собой, но, может быть, и немало. Что еще делать этим несчастным? И если им пообещают пищу и оружие, они, я считаю, откликнутся».
— Как это он может обещать такие вещи? — прервал Наварру барон. — У Каля ведь нет никаких средств.
— Оружие у некоторых из них есть свое, хотя вряд ли его много.
— А лошади?
— Те, которых еще не съели, тощие и никудышные.
Де Куси многозначительно хмыкнул. Наварра продолжил чтение.
— «Хотя многое говорит против него, я уже неплохо знаю Гильома Каля. Он обладает одним выдающимся качеством, существенно отличающим его от других мятежников: способностью вести их за собой. Он умный, вдохновенный человек, в чьем сердце пылает стремление одержать победу над теми, кого он считает безбожными угнетателями. Причина, заставляющая его действовать так, как он действует, очень опасна по своим последствиям: вера в свою моральную правоту. Смотрите, не ошибитесь — за ним пойдут многие. Одни, поскольку они такие же фанатики, как он. Другие, потому что им нечего терять, кроме своей жалкой жизни. Третьи в расчете на вознаграждение: богатство и земли, которые они отнимут у дворян, убив их».