Огненная дугаПовести и рассказы
Шрифт:
Сибирцев попрощался и вышел к машине. И тут он увидел то же сожаление, которое было в глазах Хмурова. Автоматчик, ординарец Хмурова и еще несколько солдат стояли возле машины, молчаливо приветствуя майора и внимательно глядя на него. И Сибирцев понял, что они хотели утешить его, успокоить: не всех убивают в бою… Ведь об этом же сказал или хотел сказать Хмуров…
По дороге на аэродром Сибирцев с горечью думал, что ради его, Георгия, спокойствия Марина умолчала при последнем свидании об уходе на новую операцию. А может быть, он сам был так недогадлив, что не понял ее?
11
Проводив
— Двадцать три пятьдесят, — кашлянув, сказал Голосков. — Я пойду приготовлю карты…
— Хорошо, — глухо ответил Демидов. — Снаряжение я проверю сам.
Голосков ушел. На краю аэродрома он оглянулся и увидел капитана на том же месте. Он чернел неподвижным силуэтом на фоне посветлевшего на западе неба.
О чем думал Демидов в этот короткий час одиночества? О чем думают люди в предвидении опасности?
Стараясь отогнать от себя навязчивые мысли, тяжело ступая по гудящей земле, Демидов пошел к транспортным самолетам, силуэты которых едва виднелись на краю аэродрома. Но, подумав о самолетах, о запасах оружия и боеприпасов, он пошел быстрее, движения его стали легче и уверенней. Теперь он был занят только своим непосредственным делом, своими людьми, вооружением, и все стало привычно и просто.
В три десять подготовка была окончена. Демидов вернулся в штаб. Голосков спал на широком диване, даже сапоги снял. Демидов поморщился, но не стал будить. Пусть поспит последние десять минут.
Демидов не понимал, как можно спать в такие минуты, а потом, проснувшись, думать и говорить о далеком будущем, когда все может решиться в ближайшие десять минут. Но Голосков поступал именно так, и Демидов ничего не мог с ним поделать. За размышления и мечтательность нельзя наложить взыскание по дисциплинарному уставу, как, например, за то, что медицинская сестра Кольцова в каждой операции прежде всего съедает из неприкосновенного запаса шоколад, а уж потом принимается за концентраты и сухари. Кольцова ссылается на то, что может случиться так — всего съесть не удастся, пусть уж лучше пропадут сухари, чем шоколад или сгущенное молоко. Но за эту странность еще можно наложить взыскание, а за мечты о далеком будущем и за умение спать перед самым началом операции — нельзя…
Дежурный открыл дверь и спросил:
— Можно?
Вслед за ним вошла женщина в форме лейтенанта, остановилась у двери и отрапортовала:
— Лейтенант Стрельцова явилась в ваше распоряжение…
Демидов молча стоял посреди комнаты. Свет лампы падал из-за его спины, оставляя лицо в тени. Он был рад этому и не отрываясь смотрел на Марину. Она немного похудела, губы обветрились, щеки чуть ввалились. Лицо стало выразительным, строгим.
Дежурный вышел.
Демидов отступил на один шаг, так, чтобы свет упал на его лицо. Марина смотрела на него, не понимая, почему капитан не ответил на ее приветствие.
— Ты разве не знала, что идешь ко
— Миша! — обрадовалась она. — А мне назвали начальника штаба лейтенанта Голоскова.
— Вот он спит, — шепотом ответил Демидов.
В тишине этой была надобность не потому, что рядом спал Голосков. В эту минуту они с благодарностью подумали о судьбе, которая свела их вместе для трудного и опасного дела.
— Вечером здесь был Георгий, — сказал Демидов.
— Я не успела его предупредить, — вздохнула Марина.
— Ничего, мы с ним еще встретимся. Знаешь, он пойдет с танковым десантом на Дойчбург, — с гордостью за друга сказал Демидов.
И вдруг заметил, что Марина не обрадовалась. Ему стало неловко, словно он подглядел ее опасения. Она боялась. Не за себя, за Георгия.
Он отвел глаза. Заметил, что Голосков не спит. Начальник штаба лежал на диване, закрыв глаза, но по неестественно ровному дыханию и по тому, как часто делал он глотательные движения, чувствовалось, что он с интересом прислушивается к их беседе, боясь нарушить ее. Тогда Демидов взглянул на часы и громко сказал:
— Три двадцать пять. Вставай, Голосков!
Голосков встал, натянул сапоги. Демидов познакомил его с Мариной. Старший лейтенант с удовольствием и без стеснения разглядывал ее, пока Демидов не сказал:
— Пора!
Голосков выбежал за дверь, Сейчас же послышался сигнал тревоги. Замелькал свет в открываемых дверях. Хлопанье, топот, короткие и еще нестройные крики команд. Демидов собрал карты со стола, подтянул ремень, сказал:
— Задачу знаешь?
— Да, — коротко ответила она, сразу переходя на деловой тон.
— Полетишь со мной, Павел, — крикнул он адъютанту, — проводи лейтенанта Стрельцову к связистам! Вылет в четыре ноль-ноль. Сверим часы!
Марина перевела стрелку часов на две минуты вперед, оглянулась на дверь. Адъютант уже стоял на пороге. Кивнула головой Демидову, совсем как бывало в юности, — и вышла.
За окном продолжалось сильное и непрерывное движение. Демидов окинул комнату взглядом надолго уходящего человека и пошел к выходу.
Люди уже выстроились на аэродроме. В темноте все казались горбатыми и неуклюжими от парашютных ранцев, надетых на плечи. Демидов шел по рядам, придирчиво приглядываясь ко всему, что белело и светилось, что, не замеченное здесь второпях, могло там, в Германии, стать причиной смерти человека. Он приказал одному сержанту немедленно переменить шинель, а потом пошел к Марине.
Он увидел ее издалека. Марина еще не переоделась. Она стояла с группой связистов, проверяя укладку радиостанций. Она казалась очень деловитой и спокойной, и Демидов не окликнул ее, только подивился, как охотно и живо подчинялись ей девушки-радистки. Видимо, Марина пришлась им по сердцу…
С аэродрома поднялась красная ракета. Люди тронулись нестройными рядами, торопясь к самолетам. Демидов переждал, пока вышли все. Вот уже и связисты прошли, теперь Марину не различишь среди других. Вот пробежал Голосков. Последний раз оглядел Демидов огромный дом и службы поместья и торопливо пошел к самолету. Весь аэродром загудел.