Огненная земля
Шрифт:
Мещеряков снова радировал. Его беспокоил правый фланг, где должен высаживаться Букреев со стрелковой ротой Рыбалко. Звенягин заметил снос и приказал радировать буксирному кораблю Букреева, чтобы тот брал правее. Радист ушел в свою рубку, чтобы выполнить приказание, и может быть, через какую-нибудь минуту буксир подорвался на мине.
Звенягин видел, как быстро, точно проглоченный морем, затонул буксир, заметил, как мотоботы сразу остановились, сдвоились и куда-то пропали. Надо было спешить на помощь таранной роте и командиру батальона.
Волны догоняли с
Мало кто мог бы решиться на спасение роты Рыбалко с большей отвагой и уменьем, чем это сделал Звенягин; нужно было сблизиться, точно пройти, чтобы не задеть или не захлестнуть, подать буксирные тросы. Темнота мешала ориентировке. Здесь должен быть точный, математический расчет.
— Шалунов, прожектор!
— Прожектор? — переспросил удивленный Шалунов, зная, что так поступать нельзя.
— Луч! — приказал Звенягин.
Сдержанность не покидала теперь Звенягина. Наступило радостное состояние духа, знакомое и привычное ему по прежним походам. То, что он искал, пришло теперь к нему. Шалунов казался слишком медлительным, неуверенным. Теперь нужно, чтобы его приказы, продиктованные обстановкой и всем его долголетним опытом, исполнялись с молниеносной быстротой. Флагманский корабль вел сам. Звенягин рывком расстегнул пальто, китель, сбросил фуражку и, подставив всего себя морю, ветру, чувствовал, как слетает с него все, что мучило его. «Жизнь, жизнь, жизнь», — озорно, захлебываясь от счастья, как будто кричал кто-то в его груди. Жизнь — волны, пенные гребни, которые он привык раздавливать, побеждать, соленый ветер с разбуженными запахами.
Прожектор выхватил из темноты полузатопленные суденышки, людей, сидевших на боковых банках, и лохматые гривы волн везде, куда достиг луч. Звенягин мчался, рассчитав все. Сбавить ход, оглянуться. Так, хорошо… Мотоботы были ловко взяты на буксир. Зве- нягин переменил курс. Радист уже несколько минут стоял возле командира дивизиона. Контр–адмирал утвердил решение Звенягина и приказал передать флагманские функции Курасову, а самому итти к Тамани.
— Ты чего, брат? — спросил Звенягин, наконец-то заметив радиста.
Радист передал содержание приказа контр–адмирала.
— Добро! — Звенягин подтолкнул Шалунова на свое место.
— Продолжай. Не серчай на меня… Вытанцевались, парень. Сегодня гульнем, Шалунов. Небу будет жарко.
Все начнется снова, и все будет хорошо. Звенягин как бы содрал кожу с души. Враг будет разбит, и брызнет снова солнце, и он увидит его. Он увидит тех, кого не забывал: семью свою, близких, родных и друзей, тоскующих в длинной разлуке. Мать
— Вытанцевались, парень, — снова сказал он Шалу- нову. — Ты счастливый, бродяга.
Шалунов стоял за спиной рулевого, чтобы всегда были под рукой и штурвал и телеграф, связывающий его с моторными отсеками. Звенягин облокотился о мостик. Рядом, но повыше его стоял сигнальщик, а внизу сидел раненый армейский лейтенант, снятый с катера.
Звенягин ощутил холод и застегнулся, откинул волосы взмахом головы и натянул фуражку.
…Снаряд разорвался невдалеке от мостика, и Звенягин почувствовал, что ему обожгло спину и бок. Звенягин покачнулся, ухватился за перегородку мостика, но пальцы безвольно скользили по железу, и он рухнул на палубу.
«Нет… Как же так…»
Беспощадная сила, способная в любой миг расправиться с любым живущим на земле, пригнула его к палубе, и он больше не мог подняться. К нему на коленях подполз раненый комендор.
— Товарищ капитан третьего ранга…
Кровь его лилась и смешивалась с кровью Звенягина.
Ставропольские теплые дожди и босые пятки сверстников, зоревые росы первых трав у Холодного рудника и морщины… морщины матери… запах потухающих самоварных углей… принесли ему море и летящий к своей цели корабль…
Звенягин глотнул воздух. Кровь хлынула в легкие, забурлила. Дух его еще боролся. Он приподнялся, но снова рухнул, и последние конвульсии потрясли его тело.
Шалунов, размазывая какой-то жир по лицу (это были мозги убитого армейского лейтенанта), наклонился над Звенягиным, сунул руку, и она вошла в спину всей кистью. Шалунов в ужасе отдернул руку.
Разорвался еще один снаряд. Шалунов видел падающих людей, но слышать уже ничего не мог — барабанные перепонки лопнули, в голове гудело, стучало.
Корабль получил много пробоин и сразу потерял скорость. Надо было спешить. Рулевой, убитый осколком, обвис на штурвале. Шалунов оттащил рулевого и сам взялся за мокрый и липкий штурвал. Экипаж облетела весть о гибели комдива. В моторных отсеках, затыкая пробоины, по колена в воде, работали люди. Они сражались и с морем, и с врагом, и с горем.
Сверху летели команды, их нужно было немедленно исполнять. Корабль продолжал вести Шалунов по курсу, заданному теперь уже мертвым комдивом.
А в это время Звенягин лежал рядом с Баштовым, маленький, щуплый, прикрытый куском парусины, и возле него стали в почетный караул два комендора.
…Шалунов ткнул о берег наполовину затопленный корабль.
— Есть раненые? — спрашивали его.
Шалунов не слышал вопроса, но он знал, что так всегда спрашивают.
— Есть убитые!
— Убитые после…
— Есть убитые! — заревел Шалунов. — Павшие есть.
— Кто?
— — Звенягин. Комдив Звенягин.
Шалунова вызвали к Мещерякову. Узнав о гибели Звенягина, Мещеряков невидящими глазами смотрел на Шалунова, измазанного сажей, кровью и чем-то жирным и липким.
— Звенягин убит? — переспросил он.