Огненная земля
Шрифт:
— Кроме утренней радиограммы, ничего.
— Ветер стихает, но из Азовского моря пошла зыбь. Плохо будет с высадкой, — сказал Мещеряков, отпуская адъютанта. — И все же под вечер вас, Букреев, пустим. Батраков высадился, дерется… Молодец… как обычно…
Букреев вздохнул, ничего не ответил.
— Пехота тоже вцепилась, но не вся. Тоже штормяга, как выразился бы Звенягин, помешала. Туго приходится. В армейской пехоте много горных азербайджанцев, не привыкших к морю.
— Может, прикажете сейчас, товарищ контр–адмирал, не дожидаясь вечера? — спросил Букреев, выжидательно смотря
— Э, не спешите. И так потери и в людях и в плавсредствах. А сейчас вышли на охоту «бэ–дэ–бэ». У нас к ним пренебрежительное отношение. Но эти бронированные утюги прескверная штука.
— Бэ–дэ–бэ плохо, — невпопад вставил Букреев.
Мещеряков взглянул на него мельком, но пытливо.
— Все бывает, Николай Александрович… Гладышев и Степанов пока на этом берегу. Насчет вас справлялись и кланялись. Задача не изменилась, и вам придется поработать… — Мещеряков задумался. Девушка, накрывавшая на стол, не получала от него теперь ни веселых взглядов, ни шуток, которые ее подзадоривали. — Звенягина не могу забыть… На моих глазах вырастал. Жаль Баштового… Генька у него, сынок. Мой крестник. Куниковец! Жена хорошая. Кстати, вашим семьям вызов послали. Снарядили за ними целую экспедицию, а то билеты, пересадки. Ваших придется через Красноводск везти…
Букреев понял, что контр–адмиралу тоже не так хорошо, как вначале показалось.
— Можно было подождать с семьями.
— К чему ждать? Теперь наступаем. Движение вперед и вперед. Скоро мы здесь будем глубоким тылом. Скучно покажется первое время.
Мещеряков приподнял бровь, прислушался. Послышался нарастающий звук тяжелых моторов. Зенитные пушки открыли огонь, стекла в окнах задребезжали. Хозяйка вбежала в комнату и снова выскочила, прихватив что-то вроде старого салопа, висевшего на гвозде. Свист, больше пойманный чувством, чем слухом, прорезал воздух.
— Сбросил! — У Мещерякова приподнялась выжидательно вторая бровь.
Домик тряхнуло, стоявший на столе графин покачнулся.
— В районе порта, — угадал Мещеряков. — Вы своих людей отвел» оттуда?
— Отвел, товарищ контр–адмирал.
— Злится немец за десант. Там где-то Шагаев. Еще пристукнет.
Он налил две рюмки водки и первый выпил. Снова домик тряхнуло, и рука адмирала, нацеленная на селедку, дрогнула.
— Скоро скучно здесь будет… Да–а-а… — Мещеряков неестественно засмеялся.
Шагаев пришел возбужденный. Он, захлебываясь, рассказывал, как их «накрыло», как он чуть–чуть не был убит, как многие струсили, а он нет. Показывал на плащ, якобы порванный осколками. Сбивчивый его рассказ пересыпался нервным смешком. Когда он умывался здесь же в комнате над тазом, руки тряслись. Он достал зубную щетку, принялся чистить зубы и со ртом, забитым порошком, все продолжал говорить, рассказывая, что ему пришлось пережить.
Мещеряков насмешливо заметил Шагаеву:
— Зубы-то зря трешь, Шагаев. Чистил же утром…
— Ах, да… — Шагаев виновато засмеялся. Его мясистые щеки покраснели. — Но зубы-то опять забило. Такая гарь!
Окончив умывание, присел к столу, выпил.
— Да, Иван Сергеевич, Звенягин-то! Не верится! — Он положил на тарелку котлету, жареной картошки и присыпал
— Хоронить? — Мещеряков отвернулся и сидел теперь ссутулившийся и скорбный. — Хоронить Звенягина? Звенягина?
…Было совершенно мирное, прохладное утро, с установившимся равномерным ветром. Орудийная стрельба стала привычна и не тревожила. По улицам проходила артиллерия. Продавливая глубокие следы в мокром песке, гусеничные тягачи тащили тяжелые гаубицы. Артиллерии проходило много, не меньше бригады. Букреев узнал кое–каких офицеров, присутствовавших на совещании перед десантом. Они стояли на Тузле, а теперь куда-то перебазировались со всеми своими полевыми ремонтными мастерскими, обозами.
Манжула сидел в машине рядом с Букреевым, стараясь не стеснять его и Шагаева. От него пахло кислотой просыхающей ватной одежды, крепким табаком. Мещеряков иногда оборачивался к ним со своего переднего «хозяйского» сидения и расспрашивал Манжулу, как проходило плавание через пролив. Манжула отвечал односложно, и в этих куцых ответах Мещеряков уловил трудности ночи.
Выйдя из машины невдалеке от морского вокзала, где размещался госпиталь, они повстречали артиллерийского подполковника в короткой морской шинели и в юфтовых сапогах.
Подполковник командовал артиллерией базы. Тонким голоском, зачастую переходящим в фальцет, он самоуверенно докладывал о том, как он «дает флотского огоньку».
Пока еще не стало известно, что артиллерийская подготовка из-за дальности расстояния и отсутствия передовых корпостов не совсем была эффективна, но разбудила немцев, встретивших десант.
Мещеряков отлично понимал, что не все бывает именно так, как склонны изображать дело в своих докладах некоторые начальники, и приказал связаться с передовыми корректировочными постами, если они высадились, и помогать десанту, не жалея снарядов.
— Дадим флотского огоньку, товарищ контр–адмирал.
Подполковник подбросил короткую руку к козырьку и, попросив разрешения, ушел.
Мещеряков поглядел вслед подполковнику.
— Вот так послушать его, кажется, чуть ли не хвастунишка. А дельный офицер. При штурме Новороссийска отлично работал. Обыграли немецких артиллеристов очень ловко.
… Баштовой лежал на спине со сложенными на груди руками, вымазанными по ссадинам зеленкой. Короткая бязевая сорочка обнажала широкие бледные руки со слабо пульсирующими жилками. Голова была забинтована. Военный врач, введя посетителей, встал в стороне с выражением досады на лице. Ему необходимо было лечить тяжело раненых, только сейчас привезенных, а его оторвали от дела.
Мещеряков взял руку Баштового, легонько ее пожал. Кивком головы разрешив доктору выйти, Мещеряков присел рядом с Баштовым. Тот повел на него глазом и хотел что-то сказать, но контр–адмирал приложил палец к своим губам и отрицательно покачал головой. Лапчатые морщинки у глаза раненого сдвинулись, видимо, Баштовой хотел улыбнуться.
— Эх, ты, Баштовой, Баштовой! — Мещеряков погладил его руку.
Баштовой скосил глаз на Букреева и еле выдавил:
— Мумка.