Огненная земля
Шрифт:
Отпустив ординарцев, Букреев не был спокоен. Он прислушивался к винтовочным редким выстрелам, долетавшим из мрака, к разговору Степняка с каким-то краснофлотцем, но думал больше всего о том, оправдаются ли его предположения, будет ли болото «отдушиной».
Заря начиналась по–зимнему. Темнота постепенно бледнела. Вырисовывались высоты, задымленные туманом, бугры брустверов и воронок, и люди, лежавшие в нишах возле своего оружия. Кто-то прошел по траншейному зигзагу, и послышалось хлюпанье ног, и чей-то негромкий голос сказал: «Павленко, чем будем снедать?»
Степняк казался похожим на утопленника, а когда-то контр–адмирал называл его красавцем…
По болоту кто-то шел. Медленно, осторожно. Но как ни таился человек, топь «хлюпала» и выдавала его.
— Возвращаются, — сказал Степняк.
Первым в окоп спрыгнул Манжула, за ним Горбань.
— Как свиньи в калюжине, — хихикнул краснофлотец, стоявший в узкой нише, невдалеке от Степняка, — как только можно так вымазаться?
Ординарцы заметили комбата, приблизились к нему. Манжула хотел было доложить результаты разведки, но Букреев прервал его и повел разведчиков за собой.
На компункте он заставил ординарцев умыться, снять куртки и только тогда выслушал их. Они прошли все болото, добрались до дамбы, перевалили ее и достигли поселка, куда решили не заходить. Там — немецкие части. Манжула рассказывал медленно, продумывая каждое слово, и Букреев его не торопил.
— Итак, болотом пройти можно?
— Мы прошли.
— Дамба укреплена?
— Стоят крупнокалиберные, товарищ капитан.
— Сколько, Манжула? Только не вскакивай, сиди.
— Трудно подсчитать, товарищ капитан, штук пять.
— А дальше?
— Артиллерия, как положено. А потом степь.
— Когда мы пробирались, прислуга, видать, спала, —• добавил Горбань. — Можно было ее взять….
— И все, товарищ капитан, — добавил Манжула. — А харчей только ось…
Он засунул руку за пазуху гимнастерки и вытащил бутылку, заткнутую кукурузной кочерыжкой, и узелок с лепешками, сплющенными, очевидно, оттого, что приходилось много ползать.
— Где же вы достали?
— Там у ровчака нашли в хате одну старушку. Сказали ей: «Мамаша, наши командиры дюже охляли, спеки чего хочешь?» Спекла старушка и самогонки дала…
И у Манжулы неожиданно задергались губы, увлажнились глаза и он замолчал, отвернулся. Букреев позвонил командиру дивизии об успешных результатах разведки.
…В десять часов началась воздушная атака Огненной земли. Весь день, без перерыва, налетали пикирующие бомбардировщики и со свистом бросались вниз. Земля тряслась, стонала. Бомбы вырывали огромные ямы. Ночью после ураганного огня поднялась в атаку германская пехота, поддержанная танками и самоходными пушками. Немцы атаковали позиции стрелковой дивизии, и моряки видели, как разгорался бой на левом фланге.
— Самое страшное, — крикнул Курилов, лежавший в окопе рядом с Букреевым, — атакуется сосед, а мы в стороне.
Его глаза блестели очень близко и искривленный рот выбрасывал еще какие-то слова, которых нельзя было расслышать.
Гладышев
Днем было выведено из строя двадцать восемь человек, теперь было отдано еще сто. В батальоне осталось двести пятьдесят два человека.
Захватившие южную окраину поселка немцы были выбиты моряками врукопашную.
Поднялась оранжевая луна с выщербленным краем. Кровавый ее свет лег на поле боя, покрытое трупами и обломками оружия…
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Все ждали утра, и оно пришло, но не для всех. Рассвет был бледен и холоден. Гребни волн летели, накрытые белым кружевом. Далеко отсюда, между двумя полуостровами, носились, как голуби, стаи чаек.
— Мне приснилось, Шулик, будто я в станице, — сказал Брызгалов, — и сижу на лавочке возле хаты. Пыль приснилась и камыши, и лодка, и сеть–раколовка приснилась.
Брызгалов напился воды и лег. в свое нагретое, глинистое место.
— У меня зашлись ноги, — сказал Шулик, в свою очередь, — мне ничего не снилось. А я люблю, когда снится что-нибудь. Интересно. Давай, готовь пулемет, Брызгалов. Что-то вчера два раза заедало на подаче и в замке.
Шулик и Брызгалов пришли на левый фланг помогать армейской пехоте и сейчас разговаривали, сидя в окопе вместе с красноармейцами, которые чистили винтовки, мазали их синим ружейным маслом. Солдатам тоже нечего было есть и мало было боеприпасов, но они снесли к пулеметам винтовочные патроны и сами черными от ружейного масла пальцами набили ленты. Полотняные ленты сделались сразу тяжелыми, скрутились и были похожи на змей, свернувшихся в клубок в утренней дреме.
Штурман–штрафник, широкоплечий мужчина, с таким же широким, квадратным лицом и белесыми бровями, лежал на боку, прислонившись щекой к автомату. Вчера штурман дрался великолепно. Сам командир полка Степанов поблагодарил его и записал фамилию в книжку. «Боевое Красное знамя заработал, — говорили вчера красноармейцы. — Полковнику майор доложит, а тот зашифрует штурмана командующему и готово боевое Красное Знамя».
— Спишь, штурман, — сказал Брызгалов.
— Не сплю, — ответил тот лениво, разлепив набрякшие веки.
— Ты все знаешь. Скажи, когда немец начнет?
— В десять ноль ноль начнет немец, — сказал штурман и снова прикрыл веки.
— Ой, дай бы дожить бы до свадьбы, женитьбы, — сказал Шулик.
— Птица не поет, трава не растет, — неопределенно заметил Брызгалов, подставляя худое лицо скупым лучам солнца.
Возле школы в яме курился дымок. Тамара, присев на корточки, подкладывала щепки под закопченное днище ведра и удивленно раскрытыми глазами смотрела на синие язычки огоньков, бежавших по щепкам. Она варила кофе для раненых.