Огненное порубежье
Шрифт:
2
Святославов сотник Житобуд во дворе своей избы тесал топором на колоде сосновую жердь. Жена Житобуда Улейка подметала веником крыльцо и пилила мужа:
— Креста на тебе нет, злодей. Как есть всю избу испоганил, изверг.
С вечера был у Житобуда в гостях его приятель, князев постельничий Онофрий. Пили меды и брагу, обнявшись, пели срамные песни. Подбоченясь, Улейка ругала их, но Житобуд, свирепо скашивая глаза, гнал ее прочь:
— Не бабье это дело — совать нос в наш разговор.
—
— Не наша это забота,— отвечал Житобуд.— А ты, чем лаять, еще бы меду принесла.
— Да где же я меду напасусь на этакое брюхо?!
Онофрий был черевист и багров с лица, обвислые щеки будто натерты свеклой. Он промокал потное лицо убрусом, фыркал и виновато вздыхал. Улейка не уходила. Житобуд серчал:
— Кому велено нести меду?
— Ах ты кот шелудивый,— ругалась Улейка.— Я вот голиком вас сейчас.
Ушел Онофрий далеко за полночь. Житобуд провожал его. Шли по темной улице, спотыкаясь, судили да рядили по-пьяному.
— Никакого прибытку,— ворчал Житобуд.— Уж который год не ходили на половцев. А с нашего мужика много ли возьмешь?
Онофрий останавливался, мотал головой, как кобыла.
— Ты поостерегись-ко,— предупреждал он непослушным языком.— Ты князя-то не чести... Постеля у тебя мягкая?
— Ну,— отзывался из темноты Житобуд.
— Пироги каждый день на столе?
— Ну.
— Вот тебе и «ну». А чьими это милостями?
— Князевыми...
— То-то и оно,— гудел Онофрий и утробно икал.— Мед-брагу пьешь?
— Ноне пили.
Житобуд с подозрением косился на постельничего. Давненько уж он его обхаживает. Постельничий всегда рядом с князем. Словечко за Житобуда замолвит — и вспомнит про него князь. Десять лет уж, а то и боле, как ходит Житобуд в сотниках.
— Ты ко князю всех ближе,— льстил он Онофрию.
— По коню и седло...
— Попросил бы за меня.
— Попросить-то недолго,— отзывался из темноты постельничий.
— Ну? — с нетерпением мычал Житобуд.
— Страхолик ты...
— Зато вернее пса.
— Знамо...
Лицо у Житобуда все в шрамах. Пол-уха нет. Один глаз голубой, другой — зеленый. А ручищи — что твои пудовые гири. Быку рога на сторону заворачивает. Человека кулаком бьет насмерть.
Прощаясь, Онофрий все же пообещал:
— Не то шепнуть князю?..
Житобуд обнял его и поцеловал в губы. Постельничий утерся.
— Ишь, какой прыткой.
— За мной не пропадет.
— Помни,— сказал Онофрий.
Нынче с утра у Житобуда в голове стоял туман.
Его подташнивало, и он, стругая жердь, сочно отплевывался.
Улейка ворчала:
— Эк перекосило-то тебя. Ровно леший.
— Заткнись, баба,— вяло огрызался Житобуд.
— Никак, снова вчерашний гость,— вскинулась Улейка.
— Не должон бы,— сказал Житобуд и, воткнув топор в лесину, пошел открывать.
У ворот княжий отрок, не спускаясь с седла, звонко сказал:
— Дядька Житобуд, тебя князь кличет.
Открыл рот Житобуд. Вспомнил, как корил по пьяному делу князя. Задрожали у него коленки, с места сдвинуться не может.
Княжий отрок смеялся, откидываясь в седле:
— Не трясца ли у тебя, сотник?
— Эка зубастый звереныш,— бормотал себе под нос Житобуд. Сквозь страх пробивалась в нем досада на самого себя: когда уж зарекался пореже заглядывать на дно чары, а все неймется. Седина в бороду — пора бы остепениться.
Оседлал он коня, не торопясь поехал в Гору. По дороге недобрые мысли совсем его доконали. Но, когда отрок, спешившись, взял коня его под уздцы, вздохнул облегченно, подумал оторопело: неужто Онофрий и впрямь не донес про запретные речи, а замолвил за него словечко? И когда только успел?!
Князь Святослав сидел на деревянном стольце, опустив на грудь большую гривастую голову. На сотника не взглянул, не проявил ни гнева, ни любопытства.
Помялся Житобуд в дверях, низко, до пола, согнулся в поклоне, а разогнуться не посмел, пока не услышал тихого, как шелест падающего листа, голоса князя.
— Подойди, Житобуд, — сказал Святослав, — подойди, не бойся.
Неуклюже переступая носками вовнутрь, сотник сделал несколько робких шагов и снова остановился, переминаясь с ноги на ногу.
Князь шевельнулся на стольце, покашлял в темный кулачок и встал. Житобуд попятился к двери, но Святослав, не глядя на него, отошел к слюдяному оконцу, помедлил, щуря на свет и без того узкие, отечные глазки.
И будто не Житобуду вовсе, а самому себе сказал:
— Звал я тебя, сотник, для важного дела. Отвезешь грамотку князю Роману в Рязань.
Обернувшись, вперил в него нахмуренный взгляд. Так же тихо добавил:
— Онофрий за тебя поручился. Рад ли?
— Ох, как рад, князь, — бледнея, закивал Житобуд.
— Встань, — сказал Святослав. — Встань, Житобуд, и слушай. Да слова из слышанного не пропусти. Грамотка сия зело важная. В чужие руки попасть не должна. А дороги на Рязань тебе ведомы. В чаще хоронись. Звериными тропами пробирайся, а пуще всего стерегись Всеволодовых людишек...
С этими словами он степенно подошел к столу и протянул Житобуду перевязанный шелковой ниточкой свиток.
— Ступай с богом.
И, покряхтывая, вернулся к стольцу. Сел, задумался. Поняв, что беседа закончена, Житобуд снова низко поклонился и бесшумно выскользнул за дверь.