Огненное сердце

Резник Юлия

Димка пятится, пожирая меня странным болючим взглядом. Дверь хлопает. Я без сил оседаю на высокий матрас. Ну и встряска, блин. Просто на ровном месте!

Пока Гатоев добирается, я получаю разрешение на полет и ем злосчастную уху в компании раскрасневшихся под майским солнцем подчиненных. И только когда Муса сбрасывает «Я на стоянке», чуть перевожу дух. Выхожу к нему. Маню пальцем. Он удивленно вскидывает брови, но послушно идет за мной к вертолетной площадке, на которой стоит мой Робинсон.

– Только не говори, что мы полетим.

– Только

не говори, что ты трусишь, – растягиваю губы в улыбке. И конечно, как я и ожидала, Гатоев, вызывающе подобравшись, выпячивает грудь колесом. Эти мужики – такие мужики, боже. Посмеиваясь, киваю на дверь. Уже сидя в вертушке, провожу предполетный инструктаж и связываюсь с наземными службами, каждой своей клеткой ощущая при этом, что Гатоев внимательно за мной наблюдает.

И все-таки он боится. Его страх выдают судорожно сжавшиеся пальцы, когда мы взлетаем.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, женщина. – бросает он. А я игриво веду бровью. Хорошее настроение возвращается. Хорошо, что я его позвала. Приезд Мусы зафиналил этот день лучшим образом.

Летим в закатном солнце. Пролетаем зеленый только-только оживший лес, черные заплатки полей, разлинованные артериями дорог. И по большей части молчим. Но это так правильно… Просто он. Просто рядом. Как и должно быть.

Глава 16

– Амалька, – зовет отец, на коленях которого я практически задремала.

– М-м-м?

– Мама говорит, что у тебя кто-то появился. Это правда?

– Может быть, – морщу нос и чуть приоткрываю глаза. Ресницы фильтруют проникающий сквозь ажур липовой кроны свет. Но тот все равно слепит. Перед глазами расплываются пятна. Лето в разгаре. Мы с Гатоевым, считай, три месяца вместе. Отрицать очевидное глупо.

– А ты вообще как, собираешься нас знакомить? Гляди ж, помру, и не узнаю зятя.

– Пап! Перестань. Знаешь ведь, как я не люблю эти разговоры.

– Любишь – не любишь, а против фактов не попрешь. Мне уже лет сколько! – ворчит отец, перебирая узловатыми пальцами мои влажные от испарины волосы.

– Неважно. Потому что ты у меня – бессмертный. Точно тебе говорю.

Папка хмыкает. Я потираюсь щекой о его бедро.

– Не обманывайся, Амалька. Иначе потом будет невыносимо.

– Ну пап! – хнычу жалостливо. Мне на физическом уровне претят такого рода разговоры. Я не хочу, не могу думать о том времени, когда мои родители тихо уйдут. Что бы там ни говорил папка – к этому просто невозможно быть готовым.

Отец тяжело вздыхает, но, следуя моей просьбе, все же меняет тему:

– Помнишь, в детстве ты вся помещалась на эти качели? А теперь гляди как вымахала, ноги волочатся по полу.

– Ты б еще вспомнил, когда я у тебя на сгибе локтя лежала! – фыркаю и снова блаженно жмурюсь.

– Что вспоминать? Я и не забывал, как ты на меня пускала слюни... и не только их, надо заметить.

– Фу, пап.

– Так ведь я ничего не придумываю. Что было, то было, – смеется тот.

– Мр-м-м.

– Ты погляди на нее… Глаза

закрываются. Похоже, этой ночью тебе кто-то явно не давал спать.

– Это точно, – хохочу. – Не давал. А знаешь кто? Твой Лисовский! Мы с ним вчера проводили испытания надежности силовой установки в условиях воздействия вулканического пепла. И не на шутку увлеклись.

– И как? – в отце будто по щелчку пальцев просыпается профессиональный азарт. Глаза загораются, лицо просветляется. Ох, как же я его понимаю!

– Отлично. Только в горле першит до сих пор.

– А пепел где брали? У нас?

– Ага. Столько навезли! Ты бы видел. Кстати, пап, все забываю спросить, как ты смотришь на то, чтобы поехать вместе на авиасалон в Дубай? Я там, конечно, занята буду под завязку, но если прихватим маму, скучать тебе будет некогда.

– Он когда? В ноябре, кажется?

– Да-да. В первых числах открытие. Как раз жара спадет, будет комфортно. Что скажешь?

– А зять туда тоже примчит? – бросает на меня хитрющий взгляд.

– Ты опять за свое! – смеюсь. – Ну зачем нам там какие-то левые мужики? Я с вами хочу побыть. Да и вообще…

– Что?

– Не сможет он, – свожу брови я. – Пап, давай не будем?

Мой голос звучит чересчур жалостливо. Я не хочу в это углубляться. У нас с Мусой все хорошо. Нет, не так…У нас все прекрасно. И я так боюсь разрушить эту хрупкую близость, что не спрашиваю, почему мы до сих пор ото всех таимся. Впрочем, глупо отрицать, что чем дольше проходит времени, тем назойливее становится этот вопрос. Если бы я не знала, что Гатоев живет один, подумала бы, что у него где-то точно семья припрятана. Но он не женат. И у меня нет ни одной идеи, почему мы с ним продолжаем изображать из себя шпионов.

– Так, драгоценные мои, – выглядывает мама из дома. – Кто-то обещал мне помочь с консервацией. Напомните, кто это был?

Мы с отцом переглядываемся и синхронно вздыхаем.

– Что, уже рассол закипел? – ставлю ноги на выложенную плиткой дорожку.

– Давным-давно! А огурцы до сих пор в банки не сложены.

– Сейчас мы это исправим, – вздыхаю я.

– Вот и ладненько. А то как есть, так все горазды…

Готовкой мама увлеклась уже на пенсии. В мое детство она и близко к плите не подходила. Всеми домашними делами занималась наша домработница Люся. А теперь вот – у мамы новое хобби. Хочешь не хочешь, а помогай.

Вымытые предварительно огурцы подсыхают на полотенце. Банки здесь же. Мама их простерилизовала. Так что мое дело нехитрое – уложить на дно зонтики укропа, хрен и прочую зелень, добавить чеснок, набить банку огурцами, и все. Под конец не упускаю случая сделать фото.

«Ну разве я не хозяйка?» – отсылаю Мусе. Я не готовлю, не убираю, не глажу… В общем, не делаю ничего из того, что в его понимании должна делать женщина. Не знаю, насколько это беспокоит Гатоева, но сама я на этот счет откровенно парюсь. И потому, наверное, не упускаю случая продемонстрировать, что не настолько уж я безнадежна. Хотя это, конечно, бред.