Огненные версты
Шрифт:
— Слышно, хорошо слышно, как идут бои.
К утру дождь перестал. На востоке из-за тучи выкатывалось ослепительное солнце. Было тихо-тихо. И вдруг вздрогнула земля: начались новые бои. Настороженно вслушивались солдаты: им не терпелось идти на помощь товарищам.
И в моей груди клокотала жгучая ненависть к врагам. Хотелось мстить и мстить, скорее изгнать фашистов с советской земли, из моего родного края. Грусть по дому щемила сердце. Растроганный воспоминаниями, я не заметил, как в штабной автобус вошел комкор
— Здравствуй, Фомичев. — Взглянув на меня, он тут же спросил: — Не захворал ли?
— Да нет, товарищ генерал, не жалуюсь.
Комкор хитро подмигнул:
— По дому заскучал? — и тут же добавил: — Ничего, Фомичев, изгоним врага с родной земли и тогда поедем к невестам, к родным и друзьям.
— И я так думаю, товарищ генерал. Только больно смотреть, что враги натворили. Эти места мне с детства знакомы.
Комкор круто повернулся ко мне:
— Говоришь, родина это твоя?
— Так точно! Возле Белева в семи километрах деревня Слобода. Там родные мои, может быть, живы.
Генерал Г. С. Родин присел на ящик из-под снарядов и, положив руку на плечо, участливо спросил:
— Поедешь сегодня домой? Завтра будет поздно.
— Товарищ генерал, — робко начал я, — а можно?..
— Поезжай-ка, Фомичев. В двадцать ноль-ноль быть в бригаде. Добро?
Я рванулся с места:
— Дорошевский, Виктор, машину скорее!
Шофер растерянно смотрит на меня:
— Случилось что-то?
— Полный вперед! — крикнул я.
«Виллис», петляя среди сосен, бешено помчался в сторону Белева.
В РОДНЫХ КРАЯХ
Открытый «виллис» летел со всей скоростью. Мелькали деревья, кусты. Разбитая дорога была запружена войсками. В сторону фронта тянулись груженые «студебеккеры», туда-сюда сновали юркие полуторки, втаптывая в грязь колосья ржи, шла матушка-пехота.
Ярко светило солнце, и его лучи согревали напоенную дождями землю. Наш «виллис» обогнал группу раненых и проворно взбежал по косогору. Рядом колосились густые хлеба, среди которых виднелись черные полоски — следы танковых гусениц.
Спустились в лощину. Пенился грязный ручей. Мутноватая вода несла щепки каких-то разбитых ящиков.
Город Белев остался в стороне. Мне не терпелось туда завернуть, но время не позволяло. Машина рвалась вперед. Перед глазами открылось ровное приглаженное поле. Стояла сенокосная пора, и я без труда отыскал у Гурового оврага косарей.
Водитель свернул с дороги, и мы поехали напрямик. Невдалеке показались две женщины. Они побросали косы и побежали к оврагу.
Я окликнул женщин. Те неохотно остановились. Насторожились.
— Что же вы?..
— Мы думали, комендант. Прифронтовая полоса… — начали было женщины.
Я пригляделся.
— Тетя Анна?
Женщина несмело пошла
— Никак, Миша, сын дяди Егора?
— Он самый.
Я хорошо знал тетю Анну Семину, ее сына Сергея — моего однокашника. Мы вместе с ним ходили в школу, дружили.
— Как Сережа?
Тетя Анна в плач. Из ее сбивчивого рассказа я узнал, что Сергей погиб в боях за Родину. Как мог, пытался я смягчить горе этой одинокой женщины, обещая, что за жизнь друга отомщу.
— А как мой дед?
Женщина вытерла глаза, успокоилась.
— Вон дядя Егор косит сено, — показала в сторону рукой.
Из-под густых бровей на меня настороженно смотрели глаза отца.
— Вот так дед. Не узнаешь, что ли?
— Нет, не признаю вас, товарищ начальник. Никак, комендант?
— Батя, что же ты сына не узнаешь?
— Миша, ты? — и отец со слезами бросился мне на шею.
На отшибе — знакомый дом. Во дворе расположились наши солдаты. Мы зашли в летнюю кухню. Отец засуетился:
— Чем же тебя угостить?
Он откуда-то извлек кучу сухарей, покрытых плесенью, принес кринку молока.
На столик я вывалил несколько консервных банок, достал флягу. Выпили за быстрейшее окончание войны. Постепенно собрались односельчане, расселись кто на полу, кто на деревянных чурках. Разговорились. Память начала воскрешать детство, юность, те далекие и счастливые годы.
Мое детство прошло в маленькой деревне Слобода. Двадцать восемь домов раскинулись на косогоре неровными рядами. Перед окнами нашего дома протекала небольшая речушка, куда я часто летом бегал ловить рыбу.
Семья наша жила впроголодь. С утра до поздней ночи сестры гнули спину на богатых людей, таких, как братья Бобринские. А в доме иногда и хлеба не было.
Мать не помню — она умерла рано. Однажды отец — Георгий Кириллович вручил мне карандаш и тетрадь.
— Пора в школу, Миша. Может, из тебя толк выйдет.
Начальная школа располагалась в соседнем селе Березово. И вот я, полуодетый, в холодные осенние дни месил грязь.
Окончил четыре класса, а дальше учиться не мог: школа-семилетка находилась в Белеве, да и надо было зарабатывать на хлеб. Старшие братья — Петр и Никифор — служили в армии. Мне, кормильцу, доставалось крепко.
После Октябрьской революции получили надел.
— Теперь будем трудиться на своей земле, — торжествовал отец.
Я косил сено и хлеб, пахал и бороновал землю, заготовлял на зиму дрова. Батя нередко говорил:
— У тебя, Миша, хозяйская жилка. Толк из тебя будет. Земля любит такие руки.
Но вскоре я покинул родную деревню и ушел в Белев. Два с половиной года проработал в совхозе «Союзплодоовощ». Таскал на себе двухпудовые ящики с картошкой, мешки с капустой, убирал горох, свеклу, морковь. Копал ямы для хранения овощей. Трудился на других подсобных работах.