Огненные врата
Шрифт:
«Чего они тут стоят? Ключ в салоне захлопнули?» – предположил Багров и тотчас, хотя мысль так и не была высказана вслух, получил ответ.
– Как же-с, захлопнули! Человека оне достать не могут, – прошамкал чей-то голосок.
Матвей резко повернул голову, но никого не увидел. Сзади ему посигналили, требуя уступить дорогу. Матвей торопливо заехал на высокую бровку, сильно накренив автобус. Мимо него, недовольно сверкая маячком, протиснулась машина реанимации и остановилась перед синим автомобилем.
Водитель «Скорой» оказался умельцем. Он загнал под стекло железную линейку и открыл дверцу. Что было дальше – Матвей не
– И чего они ездиют? Бензин только тратют. У меня бы спросили. Куды ж тут ехать после меня-то? – наябедничал тот же голосок в ухо Багрову.
Матвей снова обернулся и снова никого не увидел. Протянуть же руку, чтобы ощупать сиденье, он почему-то не решался.
– Боисси? – посетовал голос. – Разве ж я кого без разнарядки тронула? Ну, случится, иной раз ошибешься… Мало ли в Москве, не к ночи скажем, Багровых, а если и имя еще неясно напишут!..
Матвей стиснул руль. Рядом, устроившись на просторном переднем сиденье иномарки, притулилась куцая старушонка. Рюкзачок она держала на коленях. Матвей повернул зеркальце. В стекле старушка не отражалась, но не потому, что не могла, а просто ей было лень.
– Взять хоть этого вот! И кому, не к ночи скажем, его эйдос достанется? – розовея узелками на щечках, прошамкала Мамзелькина. – Оно ведь и не скажешь, чтобы плохой был человек. Неженатый, бережливый. Чужого не брал, своего не давал. Пятьдесят два года, не пьяница, с соседями здоровалси, жирного не кушал, нос содой полоскал… Жить, сердешный, собирался девяносто шесть годков. Цыганка ему столько нагадала. Отложил кое-какие денюжки, однокомнатную в Сочи купить собирался. И вот какая незадача: взял да и помер!
– «Помер»! – кисло передразнил Багров. – Вы же его и укокошили!
– Э, нет! – неожиданно горячо возразила Аида Плаховна. – Ты меня убивицей не делай! Я, извиняюся, менагер некроотдела! Имя в бамажке есть, печать есть – идю и косю!
Углядев снаружи нечто новенькое, Мамзелькина подалась вперед.
– О, вот и они! Чагой-то долгонько сегодня! – сказала она тоном человека, дождавшегося, наконец, почтальона.
– Кто? – не понял Багров.
На его взгляд, все осталось как прежде: толпа, носилки с телом, врач, раздраженно объясняющий что-то в телефон.
– Хочешь взглянуть, некромаг? Только… ик!.. строго между нами! Не положено людям это видеть! Хоть ты-то, может, и нелюдь! – по-свойски предложила она Матвею и, не дожидаясь согласия, коснулась ладошками его глаз.
Багров увидел стража света и стража мрака, стоявших в стороне от основной толпы. Страж мрака, маленький сухой старичок, держал в руках лупу. Имелся у старичка и меч, без которого выходы в человеческий мир воспрещались, но носил он его подчеркнуто невоинственно, пугливо отодвигая рукоять локтем, когда она случайно оказывалась слишком близко от ладони. Матвей не удивился бы, узнав, что клинок у меча для легкости спилен, а ножны набиты туалетной бумагой. Рядом, скрестив на груди руки, стоял златокрылый с флейтой – широкогрудый, бравый. Багрова поразило, что златокрылый не пытался атаковать хилого старичка штыком или маголодией, хотя едва ли это требовало большой отваги.
На глазах у златокрылого сухощавый старичок прокрался к носилкам, на которых лежало тело, воровато сунул руку в грудь, достал эйдос и стал разглядывать его в лупу. Делал он это очень профессионально
Златокрылый ждал. Старичок осклабился и, отставив мизинчик, с особой предупредительностью протянул лупу и эйдос златокрылому. Златокрылый от чужой лупы отказался. Достал из кармана небольшой, с кулак, микроскоп, опустился на одно колено и, разместив эйдос на предметном стекле, приник к окуляру. Багров смотрел на его могучие плечи, и ему казалось, что страж света надеется увидеть в эйдосе хоть что-то, что позволит прогнать канцеляриста. Но, видно, ничего такого не было, потому что плечи златокрылого сразу как-то поникли.
Старичок, напротив, делался все ехиднее и позволял себе откровенно кривляться. То высовывал колбасного цвета язык, то, как умная обезьянка, чесал левой ручкой за правым ухом. Наконец обнаглел настолько, что присел на корточки и, послюнявив пальчик, забрал эйдос с предметного стекла.
Златокрылый ему не мешал. Он встал, в последний раз грустно оглянулся на тело и взлетел, распахнув ослепительные крылья. Старичок отлепил эйдос от пальца, спрятал его в коробочку из-под фотопленки, бережно закрутил лупу в тряпочку и дрябло провалился под асфальт.
Аида Плаховна хихикнула. Как-то очень противно. Даже не монетками звякнула, а точно газ поднялся из перекисших отрубей. Багрову захотелось вышвырнуть ее из машины, но он еще не забыл, чем закончилась последняя его стычка с хилой старушкой.
– Ирочка звонит! Соскучилась! – сладким голосом пропела Мамзелькина, и тотчас, с двухсекундным запозданием, телефон Матвея стал нетерпеливо вибрировать.
«Ирка-валькирия», – высветилось на экране. Так Матвей сохранил Иркин номер еще давно и с тех пор ничего не менял. Он бы скорее разбил аппарат, чем отредактировал бы «Ирку-валькирию» в телефонном справочнике как «Ириночку», «роднулю», «лапусика» или что-то в этом роде.
Не отвечая, Багров сердито швырнул телефон в бардачок.
– Чего так плохо? Поссорился, что ли? А если девушка волнуется? Нервные клетки не восстанавливаются! – заохала Аида Плаховна.
– Уходите! Не ваше дело!
Старушка зацокала язычком, с укором закатила глазки.
– А ты на меня не шикай, голубь! На меня как шикнешь, так и сам пшикнешь!.. Ты мне вот что скажи, тополь ты мой осиновый с листиками березовыми: хочешь, чтобы твоя подруга ножками своими ходила или век ее на колясочке катать будешь?.. Ишь, свет-то с ней как обошелся! Она ему служила-служила, а эти стервецы ее эвон как отблагодарили! На вон тебе колесики – катайся, не скучай!.. А что стоило бы Троилу ножки ей дать, хоть ба самые плохонькие, кривенькие…
Багров дернул ворот рубашки. Отскочившая пуговица ударилась в стекло над стрелкой тахометра и, как живая, отпрыгнула на колени. Матвею стало вдруг все равно, что с ним будет. Ну убьет и убьет – только чтобы отстала.
– Убирайся, вредное ископаемое! Чего душу травишь?
Не снимая брезента, Мамзелькина щелкнула ногтем по лезвию косы. Багров схватился за уши. Боль была страшная, точно в барабанные перепонки вонзили раскаленные иглы.
– А вот повышать на меня голос, милостивый государь, не следует! Я, в целом, позитивно отношусь к грубящим людям при условии, что они грубят всегда и всем, а не только мне одной! – сказала Мамзелькина с холодным аристократическим выговором, на миг отодвинув в сторону свою народную частоговорку.