Огненные времена

Калогридис Джинн

Он склонился к бабушке и обнял ее с такой любовью, с таким уважением, что я тут же поняла, что Нони всегда была главой этой маленькой общины.

– Жюстен, – пробормотала она. А когда они разжали объятия, тихо спросила: – А кого ты потерял, сынок?

Кузнец Жюстен был высоким, могучим парнем и на всю деревню славился неторопливостью и невозмутимостью. Но теперь по его лицу пробежала дрожь подавленных слез, и он ответил:

– Отца. Мать. Сестру свою, Амели. Но все остальные здоровы. А еще… – Он сделал глубокий вдох, стараясь взять себя в руки, – а еще мою Бернис…

И, свесив крупную голову, зарыдал. Бабушка погладила его по руке и со слезами в голосе сказала:

– И мой Пьетро тоже умер. А где Лоретта, Клод, Матильда, Жорж

и Мари, Жерар, Паскаль, Жан и Жанна-Мари?

– Увы! – заплакала Маттелина. – Нас было тринадцать, а теперь только трое.

И вдруг, неожиданно по-совиному округлив глаза, выплеснула на бабушку целый поток наполненных страхом слов:

– Священник говорит, что во всем виноваты ведьмы, которые тайно поклоняются дьяволу! Они целуют его в задницу и спят с ним! Отец Жан говорит, что они используют магию, как и мы, но их магия – злая, черная, и они занимаются тем, что насылают проклятия на простой народ. А по ночам они бродят в лесу, и я вся дрожу от страха, что когда-нибудь наткнусь на такую! А еще они крадут малюток и делают из их жира волшебные мази. Сегодня я даже заплакала, когда укладывала Клотильдочку! – На секунду она замолкла, потом вздохнула и продолжала: – Похоже, дьявол – очень могущественный бог! И если его магия так сильна, что он может наслать чуму и почти полностью уничтожить нашу маленькую общину, то он, может быть, даже сильнее, чем наша богиня…

– Хватит! – приказала Анна Магдалена, едва молодая женщина успела вымолвить последнее слово. – Вот что происходит, когда слушаешь священника, Маттелина! В тебя вселяются страх и неверие. Тридцать лет я приходила в лес по ночам и ни разу не встретила ни одного злодея. И я не желаю слушать даже предположения о том, что их дьявол, самый младший бог из четырех, может быть могущественнее, чем она, являющаяся матерью всех богов. Нет, сказка о злых ведьмах, которые якобы принесли чуму, – это то же самое безумие, что процветало здесь двадцать лет назад, когда в Лангедоке случился неурожай и наступил голод. И вот уже снова сжигают евреев! А те бегут на юг, в Испанию, – говорят, там безопаснее. – Она помолчала, а потом заговорила более суровым тоном: – Теперь мы, как община, должны быть крайне осторожны и следить за тем, как бы нас не застали за ворожбой или во время встречи здесь, в лесу. В противном случае нас объявят ведьмами и колдунами и всех сожгут. Ибо есть тут ведьмы или нет, а уж священники и жители деревни постараются их найти.

– Но если ведьм нет, – возразила Маттелина с таким отчаянием в голосе, что у меня на глаза невольно навернулись слезы, – и если магия богини – самая могущественная из всех, то почему же она не спасла наших любимых от такой ужасной смерти?

– Богиня приносит жизнь и радость. Поэтому она должна также приносить смерть и страдание. Такова цена вступления в этот мир. Как бы мы узнали одно, если бы не знали другого? – ласково спросила Анна Магдалена и, взяв молодую женщину за руку, подвела ее ближе к нам. – Посмотри: мы живы. Разве это не причина для радости? К тому же нас теперь не трое, а четверо. Это моя внучка Сибилль.

Наверное, представлять меня им было не обязательно: я знала обоих всю свою жизнь, правда, не очень близко. Хотя моей семье никогда не приходилось иметь дела с кузнецом, мы часто проходили мимо кузни на деревенской площади, где работали Жюстен и его отец. И как-то раз я видела, как Жюстен смотрел в глаза своей невесты, Бернис. А Маттелину и ее мужа я часто встречала в деревне – обычно на рынке.

И все же я чувствовала себя неловко, как чужая, потому что теперь они открылись передо мной совершенно в новом свете.

Маттелина взяла себя в руки и утерла слезы. Она подошла и легонько, будто перышком прикоснулась, поцеловала меня в обе щеки:

– Добро пожаловать в наше братство.

Жюстен сделал то же самое, хотя его поцелуи были заметно скромнее и в то же время крепче, а когда его борода коснулась моей щеки, у меня перехватило дыхание. В этот миг он взглянул мне прямо

в глаза, и я сразу заметила две вещи: что эти глаза были зелеными и что я была страшно смущена волной тепла, пробежавшей по всему моему телу от живота до покрасневших щек.

Теперь я расскажу тебе нечто, что, возможно, убедит тебя в том, что я сумасшедшая. Ибо я увидела нечто, что было совершенно невероятно. И тем не менее я это ясно увидела. И вот что я скажу тебе, брат: ты тоже будешь ясно видеть такие вещи, если только сможешь вспомнить, как смотреть.

Высвободившись из объятий Жюстена, я заметила, что к Маттелине ластится огромный черный кот, на две головы выше ее и выше любого человека, которого я когда-либо встречала в жизни. Кот сидел на жирных задних лапах и, словно руки, потирал передние лапы. Несмотря на ласковое выражение, морда у него была страшная, с большими толстыми клыками, торчащими из нижней челюсти. Он низко склонялся к своей хозяйке, словно боясь, что может упустить тихо сказанное слово или неуловимую гримасу. Время от времени он начинал пропадать, так что я могла видеть сквозь него, и наконец исчез совсем. По правде говоря, я немного испугалась, не схожу ли я с ума? Или, может быть, Нони подсыпала мне в еду какую-нибудь дурман-траву? Однако весь остальной мир казался неизменным.

Я оглянулась на Нони, надеясь, что смогу шепотом сообщить ей о том, что я видела, но заметила, что рядом с ней с самым невозмутимым видом стоит тонкая тень красивого молодого человека в турецком тюрбане. Сложив прозрачные руки, он с улыбкой склонил голову, приветствуя меня. Я тихонько кивнула ему в ответ, надеясь, что никто этого не заметил.

Что касается Жюстена, то рядом с ним стоял очень симпатичный призрак, весьма похожий на его любимую Бернис в детстве.

Мне уже приходилось видеть кое-что и раньше в похожих на сон видениях, отделенных от реального мира, как я видела младенцев в животах рожениц. Но никогда мне не приходилось видеть прямо перед собой явно потусторонние создания. Это очень взволновало меня. Я взяла Нони за руку, и она, заметив мой встревоженный взгляд, дала мне знак придержать язык. Что я и сделала, стараясь до самого конца не подавать виду, что что-то происходит. Ведь ни Маттелина, ни Жюстен не замечали своих неземных гостей, да и Нони, похоже, почти ничего не видела.

Наконец Нони отпустила мою руку и махнула рукой, показывая, что мы все должны встать в круге за ее спиной. Что мы и сделали, причем я не сводила глаз с остальных, надеясь, что смогу повторить их движения.

Анна Магдалена встала лицом к северу, где за деревянной богиней и серой тенистой завесой листвы спал город Тулуза – темный и неприступный. Глубоким, утробным голосом она начала распевать какие-то слова на своем родном языке (как предположила я, ибо не понимала ни слова), сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, постепенно поднимая тональность.

Подняв лицо к небу, я увидела, что луна и звезды высветили высоко-высоко над нашими головами некую точку, которая делалась все светлее, все ярче и ярче и наконец начала двигаться… Это был деосиль. Деосиль же, объясняла мне Нони раньше, означает движение по часовой стрелке, приглашение, призывание духа. Воронка вращалась все быстрее и быстрее, постепенно снижаясь и снижаясь, и в конце концов пронзила тонкую голубую оболочку, окружавшую нас, и окутала Анну Магдалену.

Какой красивой она вдруг стала! Хотя я не могла видеть ее лица, я заметила, что ее фигура распрямилась, стала сильной, высокой, стройной, словно свет проник в глубину ее костей и приподнял ее навстречу небесам. А когда она вскинула руки, приветствуя спускающийся с небес поток света, рукава ее платья откинулись, и я увидела, что кожа на ее руках изменилась. Теперь она была не темная, выжженная солнцем, изборожденная временем, а светящаяся, лучащаяся сиянием не менее сильным, чем сияние луны. Таким сильным, что я невольно зажмурилась. А открыв глаза, не увидела перед собой призрачного силуэта турка: сияние уже совершенно затмило его.