Огненный омут

Вилар Симона

– Ты многих убил? – тихо спросила Эмма.

Но Ги ее словно не слышал. Глядел на крест.

– Помнишь, Эмма, такой же крест был во дворе аббатства Святого Гилария-в-лесу. И к нему Ролло велел прибить твоего благодетеля отца Ирминона. А мы – двое детей – глядели в окно, как эти звери истязают его. Тогда в твоем сердце не было жалости к ним. Ты хотела лишь одного – убивать, убивать, убивать. И мы с Эвраром не могли остановить тебя. Ты была прекрасна в своей мести, и я восторгался тобой. Именно ты научила меня ненавидеть, торжествовать над поверженным врагом.

И

каждый раз, убивая, я вспоминал тебя, вспоминал твое разрушенное счастье. Я остался верен тому, к чему ты призвала меня там, у стен разрушенного лесного аббатства. Ты же… Ты забыла свою ненависть, позволила плотской любви возобладать над святой яростью. И вышло, что мы, моя Птичка, оказались по разные стороны поля боя.

Он поглядел на нее. Она была бледна, и от этого ее огромные темные глаза казались еще больше. И взволнованное, печальное выражение в них еще сильнее красило Эмму. Что-то дрогнуло в душе Ги. Он шагнул к ней, ласково погладил по щеке.

– Как ты изменилась, Птичка! Что сделал с тобой это варвар, этот колдун Ролло, какими чарами тебя оплел? Клянусь ранами Спасителя, его надо убить, как волка. Проткнуть колом, как оборотня, чтобы вытекла его черная кровь и…

– Не говори так. Он отец моего сына.

Но Ги словно не слышал.

– И тогда эти чары рассеются. Ты очистишься от всей скверны, станешь такой, как прежде – веселой, беспечной Птичкой… Моей Хлоей, какой нашел ее Дафнис.

Он взволнованно дышал, глядел на ее губы, этот манящий сладкий плод, который он целовал когда-то.

– Помнишь, как мы клялись над древним алтарем, Птичка. Как целовались… Боже мой, я ведь и не знал тогда, что такое поцелуй. Но научился вмиг, едва коснулся этой сладкой ягоды, твоего рта…

Как завороженный, он вновь склонился к ней, но Эмма резко его оттолкнула.

– Тебе бы пора повзрослеть, Ги. И понять, что мы не Дафнис и Хлоя. Ты – священник, а я – законная жена правителя Нормандии, хоть и викинга. И то, что он здесь, лишнее доказательство, что я много значу для него. И не жди, что я его предам!

Она быстро повернулась и пошла прочь. Но успела услышать гневный голос Ги.

– Клянусь Богом, что сделаю все, чтобы твой Ролло пал от моей руки.

И он, и Эбль – все желали доказать ей, что они сильнее Ролло. Она не верила. И ужасно боялась за своего Ру. Но ничего не могла поделать. Даже сбежать. Кругом были стены, кругом были франки. И Дуода уже спешила к ней.

– Помилуй нас Боже, девушка. Но в нижнем городе оспа. – И добавила с вызовом: – Мой сын будет жить с нами. Я не отпущу больше Дюранда в нижний город. Это приказ Гвальтельма.

* * *

Несколько дней защитники Шартра имели передышку. Наблюдали, как викинги валили лес, что-то строили. Их походные кузницы работали непрестанно.

А в самом Шартре началось смятение. Все уже поняли, что в нижнем городе началась оспа и распространяется с ужасающей быстротой. Люди уже знали, в чем дело, но изолировать больных не было никакой возможности. Они оказались зажатыми между болезнью и норманнами. Больных хоронили вместе

с умершими от оспы.

И люди совсем упали духом. И тогда, чтобы поднять боевой дух, Далмаций решился на отчаянный шаг – на вылазку. Это произошло глубокой ночью, когда викинги, после дневной подготовки отдыхали: кое-кто еще сидел у костров, с воодушевлением рассказывая о былых победах, но поголовное большинство уже отправилось на покой, чтобы набраться сил.

Вдруг открылись ворота и по только что восстановленному норманнами мосту через Эру вынеслась конница франков. Викинги и опомниться не успели, когда возглавляемые Далмацием конники на всем скаку ворвались в их расположение. Еще сонные, они вскакивали, но тут же им на головы обрушивались копыта коней, мечи рубили полусонных людей, обрушивали удары шишковатых палиц. Загорелось несколько палаток, и при их зареве стали видны силуэты носившихся верхом всадников. Слышалось ржание коней, крики ужаса, жуткий треск дробимых костей, стоны.

Ролло едва успел выскочить из палатки, когда увидел несущегося на него с поднятой секирой-франческой воина, еле отскочил, на ходу выхватил меч. Всадник не успел развернуть коня, как Ролло что есть силы перерезал животному сухожилья под коленями, и конь так и кувыркнулся через голову, едва не придавив всадника. Ролло хотел добить поднимающегося человека, как откуда-то возник Риульф, ударил палицей пытавшегося встать по каске. Раз, потом еще. Тот рухнул.

Потом викинги все-таки потеснили франков, и оставшиеся из нападавших поспешили укрыться в Шартре.

Ролло объехал место вылазки. Был поражен понесенным уроном. Со всех сторон доносились стоны раненых. Позорная битва, где детей Одина перебили, как курчат, лишив многих шанса умереть с оружием в руках и надеждой на Валгаллу. У Ролло так и вспухли жевалки. Сколько людей убито! А часовые? Спали они, что ли? Рассчитывали на трусость франков? Ролло приказал всех их казнить. Что ж, будет уроком для остальных.

В самом же Шартре царило ликование. Горожане поздравляли своих воинов с победой. Не сразу заметили, что среди них нет Далмация. А Далмация, связанного, представили пред очи Ролло. Над правой бровью у него всплыла огромная багровая шишка.

– Твоя работа? – блекло улыбнулся Ролло Риульфу. – Ты один выказал себя героем.

Далмаций глядел затравленно. Старался держаться прямо. Но когда прядь волос упала на натянутую над бровью кожу шишки, едва не взвыл от боли. К тому же его вдруг стало нещадно тошнить, и он вырвал едва ли не под ноги подошедшему Ролло.

– Прикажешь его добить? – подергивая себя за ус, спросил Лодин.

– Не надо. Он может понадобиться нам живым.

Ролло поглядел на Риульфа. Мальчик был бледен. Ночью он был как безумный, а сейчас, когда поглядел на шишку Далмация и увидел размозженное его же рукой лицо франка, ему стало плохо. Безумно захотелось уехать отсюда, вернуться в Руан, играть на лире в каком-нибудь уютном покое, слушать лепет Гийома. Но отец Гийома стоял перед ним, хвалил и клялся всеми богами, что следующий удар останется за ними.